взглядов тех, кто их несет. Однако в целом население штата Западная Бенгалия поддерживает главным образом прогрессивные партии левого толка. На многочисленных предприятиях штата — огромные массы пролетариата, хорошо организованного, сильного традициями борьбы против эксплуатации.

И все же правительство, созданное блоком партий, распалось, раздираемое внутренними противоречиями. Мы застали в Калькутте момент острого политического кризиса: отставки правительства, ожидания новых выборов. Атмосфера достаточно накалена, еще не забыты кровавые столкновения, разразившиеся примерно за месяц до нашего приезда. Тогда было убито двадцать человек, ранено больше ста. Тогда покушались на жизнь лидера Параллельной коммунистической партии Босу и нечаянно убили случайного прохожего.

Вот какой пестрой, напряженной, нелегкой жизнью живет этот город. Иногда кажется почти невероятным, что люди могут выдерживать это многолюдие, эти кричащие противоречия, эту нищету сотен тысяч и, наконец, — этот климат.

Вот и нынче… К полудню зной становится совсем невыносимым. Зыбкое марево застилает глаза, начинает казаться, что бесчисленные многоэтажные дома с балконами слегка покачиваются под давлением этой температуры, способной расплавлять камни. Но этого как будто не замечают местные жители, все с тем же энтузиазмом несущиеся куда-то тесной толпой. И я сам поддаюсь движению этого многоголового организма. Я льюсь, как капля, вместе с этим нескончаемым потоком. Мелькают перед осоловевшими глазами красочные пятна платков и сари, белизна рубах и штанов.

Но вот спасительная дверь гостиницы. За этой дверью гудит кондиционирующее устройство. Из раскаленного пекла улицы я, уже не веря в существование прохлады, попадаю в рай. Тысячи спасительных иголочек прохладного воздуха разбегаются по истомленному, распаленному телу. О счастье, я глотаю холодную кока-колу. Она ударяет в нос. Трезвый взгляд на окружающее мало-помалу возвращается ко мне.

Рукав священной реки Ганг — Вугли разделяет Калькутту надвое. Считается, что послеобеденная прогулка назначена с учетом нашей нетерпимости к жаре. Однако и сейчас, в четыре часа дня, солнце палит нещадно. И даже Вугли, раскинувшаяся на пятьсот-шестьсот метров, не в силах дать нам хоть подобие прохлады.

Плывем вверх по реке и в перспективе перед нами возникает огромный мост, стоящий не на бетонных балках, а на гигантских стальных стержнях. Еще совсем недавно, лет пятнадцать назад, это был самый большой подвесной мост в мире.

Кажется, что город, наступая на реку с обеих сторон, хочет зажать ее совсем. Никаких зеленых массивов на берегах, никаких аллей для гулянья. Дома непосредственно подошли к самой реке. Точно гигантский город в своем стремительном беге еле-еле остановился и уткнулся своим каменным ликом почти в воду.

С катера нам видны прибрежные группы небольших домов. Они бросаются в глаза прекрасной архитектурой. Ио на них печать запустения. Эти особняки, некогда построенные поближе к источнику прохлады, принадлежали в свое время англичанам. Рассматриваю обшарпанные стены, покривившиеся, а кое-где и обвалившиеся лоджии, следы копоти от паровозного дыма (прямо вдоль берега — железная дорога), и возникает образ увядшей красавицы, уже сдавшей позиции в борьбе со старостью…

Мы мчимся на моторном катере, точно удирая от влажного зноя Калькутты. Речной ветерок возвращает нам бодрость и свежесть восприятия окружающего.

Рукав священного Ганга живет бойкой оживленной жизнью. По воде то и дело проплывают глубокие черные лодки, похожие на баркасы. Совсем небольшой мотор потребовался бы, чтобы сладить с такой лодкой. Но она передвигается на веслах. Человек двадцать (двадцать!) гребцов гребут стоя, разместившись у обоих бортов. Привлекают наше внимание и неподвижно стоящие громадные лодки, крытые какой-то скирдой из рисовой соломы. Наверно, это своеобразные шалаши, жилье на реке.

Мы с большим интересом наблюдаем речную и прибрежную жизнь в ее непосредственных проявлениях, но тут приступает к своим обязанностям наш гид — служащий порта. Он считает своим долгом познакомить нас с некоторыми статистическими данными. Он откашливается и начинает сыпать, как из мешка, цифрами. Абсолютными и относительными. В процентном соотношении и без него. За последнее десятилетие и за последний месяц.

На нас, советских писателей и журналистов, как говорится, съевших собаку на производственных очерках, этот поток цифр производит магическое действие. Как по сигналу все вытаскивают блокноты и начинают строчить со стенографической быстротой.

Итак, Калькутта — крупнейший порт не только в Индии, но и во всей Азии. Сорок процентов импорта и тридцать экспорта Индии проходит через этот порт. Добрая половина иностранной валюты, необходимой для Индии, как воздух, прибывает сюда именно через порт Калькутты. Священный Ганг пропускает через свою горловину идущие из-за рубежа материалы и изделия первостатейной важности: цемент, зерно, химические удобрения, механизмы, нефть. Тем же путем и сама Индия шлет за рубеж свои богатства: чай, джут, сталь, железную руду. Почти сотня кораблей проходит ежедневно через порт Калькутты. Порт имеет собственную железную дорогу протяженностью в 250 километров. В перспективе развития порта еще гораздо более крупные масштабы.

Мы, как прилежные ученики, записываем все это в свои блокноты. Но вдруг я замечаю, что цифровые данные начинают оказывать на меня свое обычное действие. Я помаленьку соловею, уже не различаю из-за деревьев леса, начинаю дремать или раздражаться. Выше я уже писал об этой странной своей особенности, немало досаждающей мне в обыденной жизни. Что поделаешь! Неуютно моей сугубо гуманитарной душе в пустыне цифр!

Чтобы вырваться из обволакивающей власти «цифровых данных», начинаю разглядывать нашего гида. Он очень напоминает Шарму, нашего проводника в Агре. Так же подчеркнуто вежлив, учтив, предупредителен к малейшим нашим желаниям. Интересно, что и внешне его можно было бы принять за родного брата Шармы. По-видимому, этот мужской тип распространен среди пятисотпятидесятимиллионного населения Индии. Плотные, коренастые, невысокие брюнеты с некрупными чертами лица и горбатыми носами.

Я рисую в своем блокноте профиль нашего гида, и он очень оживляет колонки мертвых цифр. Ничего… Рисовал же Пушкин дамские ножки на полях своих черновых набросков.

Блокнот писателя… Его публикуют обычно только после смерти автора, да и то лишь в том случае, если автор при жизни успел попасть в разряд маститых. И часто так и остаются нераскрытыми оригинальные замыслы, неиспользованными — меткие афоризмы, трогательные или смешные мелочи жизни, подмеченные цепким писательским глазом.

Нет, я, понятно, признаю, что в таком блокноте должны занять свое место и цифры. А моя особая осторожность по отношению к ним, вероятно, объясняется тем, что немало я за свои годы (увы! дело пошло на пятый десяток!) перечитал производственных очерков, герои которых сотканы не из крови и плоти, а из сплошного ряда цифр. И не спасает дела даже испытанный прием (кстати, широко применяемый и казахскими литераторами), когда среди сплошной изгороди цифр мелькают картонные фигуры «мудрых белобородых старцев», «честных беззаветных тружеников», «верной