Я привык не удивляться ничему в этой чудной стране, да и с какой стати? В свое время мне доводилось встречать оксфордского профессора, командовавшего невольничьим кораблем; преподавателя древнегреческого, свежевавшего мулов на перегоне в Сакраменто; валлийца в цилиндре, ведущего в бой импи зулусов – в этом ряду ниггер с Треднидл-стрит, исполняющий обязанности секретаря королевы Мадагаскара выглядит не так уж нелепо.[123] Но при звуках английской речи – пусть даже этой кошмарной пародии на нее – я так расчувствовался, что едва не допустил глупость, собравшись задать вопрос, как можно улизнуть из этого сумасшедшего дома. Такая ошибка могла бы стать последней в стране, где любое неосторожное слово означает смерть или пытку. К счастью, я вовремя вспомнил про предупреждение Лаборда, и только осторожно полюбопытствовал, откуда он узнал мое имя.

– Ха-ха, мы тут многое знать, без дураков, извольте, – заявляет сморчок, и весь аж светится. – Вы приехать на берег с корабля Сулеймана Усмана, почему нам не поговорить с ним и не выяснить много разного? – Он вскинул голову и вперил в меня круглые глазенки. – Вы рассказать мне теперь, кто вы, откуда, чем занимаетесь, так сказать, приятель.

Я рассказал – по крайней мере про то, что я англичанин, офицер и как оказался в лапах Усмана. И вновь, припомнив про слова Лаборда, не упомянул про Элспет, хотя места не находил, переживая за нее. Секретарь удовлетворенно кивнул, а потом спрашивает:

– Вы прибыть на Мадагаскар; вы тут знать кто-то, не правда ли?

Я заверил, что он ошибается, но он воздел вверх свой жирный палец и заявляет:

– А м’сье Лаборда?

– Кто это? – разыгрываю я недоумение.

Он ухмыльнулся и говорит:

– М’сье Лаборд говорить с вами на невольничий рынок, бить вас по лицо, но потом шушукаться с вами, дать вам доллары для королевы и бритву. Странно, а? – Потом захихикал и махнул рукой. – Впрочем, все это чепуха: вы свой парень, Лаборд свой парень, вы оба европейский ребята, тысяча чертей, почему старым друзьям не пожать друг другу руку? Это я понять, еще когда сам был приятель в Хайгейт. Это не важно, раз королеве, да живет она тысячу лет, вы так понравились. Ах, какое славное времечко! Джиг-джиг-джига и сладкая клубничка! – продолжала вопить эта макака, сопровождая слова непристойными жестами. – Такое удовольствие, ура! Вы может быть рабом пять-шесть лет, ублажая королеву, вы не быть пропащий, больше нет – вы получить свобода, жениться на красивая леди, стать большая персона, вроде как я или еще кто-нибудь. Все как королева захотеть.

Фанкануникака прямо светился от счастья: похоже, ему мое будущее было известно наперед.

– Но пока вы раб, пропащий! – вдруг добавляет он. – Надо много работать, и не только джиг-джиг. Солдаты очень нужен, лучший армия в мире, в пух и прах, чтоб мне сдохнуть, если вру. Вам понравится быть на Мадагаскар: станете настоящим полковником, а может даже старшим сержантом! Командовать солдаты: левой-правой, стройся! Как в конная гвардия: быстрый марш, в лучшем виде. Давным-давно, в Хайгейте, я видел пушки в Гайд-парке, когда маленький мальчик был, в школе… – Улыбка исчезла с его лица. – Маленький черный мальчик смотрел солдаты, большие пушки, лошади, трубы, галоп. – Он шмыгнул носом и утер слезу. – Как там в Лондон? Все еще дождь, ей-ей? Такие лавки, футбол, веселое время. – Секретарь вздохнул. – Я поговорить с королева, делать вас великий солдат: знать все последние трюки, вести армию, как Гектор или Лисандр[124], бум-бум, трах-бабах, а? Да, я говорить с королева.

Вот так я поступил в малагасийскую армию, и если вы скажете, что мистер Фанкануникака – весьма своеобразный вербовщик, то в то же время и очень деятельный. Еще до заката я был уже поставлен на довольствие в причудливом ранге генерал-сержанта. Чин этот, как я подозреваю, выдумал сам Фанкануникака, и, как показала жизнь, не так уж просчитался. Разместили меня в двух комнатах на задворках главного дворца и приставили ординарца, который понимал немного по-французски и шпионил за мной денно и нощно. Придя в свои апартаменты, я повесил голову и расплакался, не в силах ума приложить, как быть дальше.

Да и что можно поделать, оказавшись в этом клубке интриг и террора, где жизнь моя зависит от прихоти дьяволицы – чокнутой, взбалмошной, опасной и смертельно жестокой? (Ну ни дать ни взять – первая моя гувернантка, только у последней подход к купанию маленького Гарри был несколько иным.) Оставалось ждать помощи от Лаборда и молиться, что он принесет мне весточку про Элспет и даст шанс счастливо выбраться из этого жуткого переплета. И только успел я подумать про него, как заявляется Лаборд собственной персоной. В две секунды я пережил удивление, радость и страх – француз улыбался, но был бледен и тяжело дышал, как человек, оказавшийся на краю пропасти и случайно избегший гибели. А так и было на самом деле.

– Я только что от королевы, – говорит он, причем по-французски и очень громко. – Дорогой друг, поздравляю вас. Вы понравились ей, как я и рассчитывал. Когда меня вызвали во дворец, я решил, – Лаборд рассмеялся с деланной веселостью, – что произошло недоразумение из-за визита к вам прошлой ночью: поступили сообщения и были сделаны поспешные выводы…

– Фан-ка-как-там-его-бишь-кака знает о нем, – говорю. – Он мне сам сказал. Б-га ради, есть ли новости…

Лаборд скорчил рожу, указывая на дверь.

– Полагаю, именно по предложения секретаря Ее Величества я приглашен был сегодня на аудиенцию. Он был весьма впечатлен вашими способностями и предложил мне как верноподданному королевы присовокупить свои рекомендации к его представлению. Я сказал ей, что вы выдающийся офицер армии Великобритании, которая, разумеется, в сравнение не идет со славной армией Мадагаскара, и что вас обуревает желание возложить свои военные способности на алтарь Ее Величества.

Он нарочито подмигнул мне, и я подыграл ему.

– Еще бы! – заявляю я в полный голос. – Давно мечтаю о такой возможности уже много лет. Старый герцог Веллингтон мне так и повторял: «Флэши, сынок, тебе не стать настоящим солдатом, пока ты не послужишь в малагасийской армии. Нам была бы крышка, имей Бони хоть батальон этих ребят при Ватерлоо». Я просто вне себя от счастья, получив возможность послужить монархине столь милосердной, величественной и неотразимо прекрасной. – Если шпион за дверью слушает нас сейчас, то не мешает поддать жару. – Почту за счастье положить жизнь свою к ее ногам.

Вот это весьма вероятно, если мы будем и впредь устраивать такие скачки, как сегодня.

Лаборд довольно кивнул и стал распространяться насчет моей счастливой судьбы и о том, как повезло нам иметь такую добрую повелительницу. Он все никак не мог про нее наговориться, в чем я ему подпевал, разумеется, хотя с нетерпением ждал хоть какой-то новости про Элспет. Но француз знал, что делает: ведя разговор, он поставил на стол сосуд из тыквы, а когда убрал руку, стал виден торчащий из-под донышка клочок бумаги. Я выждал минут пять после его ухода на случай, если за мной подсматривают, потом спрятал записку в кулак, лег на кровать и осторожно прочитал послание.