Поэт снова наполнил свой стакан и снова его опустошил, запрокинув голову с золотыми локонами. Когда он поставил пустой стакан на стол и опять вставил папиросу в рот, в лице его появилось что-то трагическое. Не такое пронзительное, как в те моменты, когда он читал стихи, а что-то незвонкое, непроясненное, глубоко отчаянное.

— Бегаем, суетимся, а все одно помирать, — с горечью сказал он. — Вот я недавно в столице, а уже скучно. Скучно от всех этих рож, от всех этих раскрашенных баб. Здесь все с притязаниями. Перед всеми нужно из себя что-то корчить. Все тут из кожи вон лезут, чтобы обратить на себя внимание, перехватить кусок славы или пожрать за чужой счет. И все только самими собой озабочены. Не смотрите так, я знаю, что говорю. Россия для них просто декорация. Даже сейчас — Россия погибает, а они кривляются и скачут. Демонов каких-то призывают… Фениксов… И все радуются, радуются… Чему?

Есенин немного помолчал, затем стряхнул с папиросы пепел и сказал:

— Знаете, что самое скверное? Что я прижился, принял правила игры. Значит, я такой же, как они. Но ведь я поэт! Как такое может быть, а?

— А вы попробуйте быть другим, — предложил Алеша.

Есенин покачал головой.

— Не примут. А не примут — ни книжки не дождешься, ни доброго слова. Будешь, как сыч, под свечкой по ночам корпеть, а потом стишки свои коровам да птичкам читать. А к вечеру в печку их сунешь, потому что все бесполезно. Я этого дерьма нахлебался досыта. Нет, уж лучше суета, уж лучше игра. Здесь, по крайней мере, весело. — Есенин вздохнул. — Если бы еще с души не воротило от этого балагана…

— Беспросветная какая-то у вас философия, — задумчиво сказал Алеша. — С такой философией только головой в петлю.

— Ну уж нет, не дождетесь, — весело произнес Есенин. — Пусть пошляки и графоманы вешаются, а поэту не пристало.

— Тогда сопьетесь, — сказал Алеша.

— Это вряд ли, — снова возразил Есенин. — Я сочиняю стихи. Мне без этого и жизнь не жизнь, а из пьяного какой же сочинитель? Писать стихи лучше всего трезвым.

— А в балаган ходить — пьяным, — сказал Алеша.

Есенин хотел что-то возразить, но тут в дверь постучали.

— Кого еще нелегкая принесла, — проворчал Есенин. Он перевел взгляд от двери на Алешу и сказал: — Ежели что, вы — мой брат из деревни. Поняли?

Алеша кивнул:

— Да.

Есенин подошел к двери и нарочно громко и развязно спросил:

— Кто там еще?

— Это я, — послышался из-за двери женский голос. — Зина.

Есенин откинул крюк с петли. Распахнул дверь.

— Зиночка! Как я рад вас видеть! Проходите, не стойте на пороге!

В комнату вошла стройная девушка в коричневом пальто. Посмотрела на Алешу, нахмурилась. Есенин запер дверь, повернулся и широким жестом указал на Алешу.

— Вот, Зина, познакомьтесь — это Алеша. Он бывший гимназист, а ныне бродяга, как и я.

Девушка кивнула Алеше, затем повернулась к Есенину и тихо произнесла:

— Он что, на всю ночь у вас останется?

Есенин склонился к ее уху и ответил что-то.

— Но ведь мы договаривались, — с тихим возмущением проговорила девушка. — Вы сами меня пригласили.

Есенин поскреб рукой в затылке, покосился на Алешу и ответил виновато-шутливым голосом:

— Ну видите, милая, я совсем об этом забыл. Поступил как полная свинья, согласен.

Алеша поставил стакан на стол и встал с кровати.

— Мне пора идти, — сказал он.

— Что? — оборотился к нему Есенин. — Что значит «идти»? Вы же мой гость!

— Я совсем забыл, мне нужно навестить сегодня одного человека, — сказал Алеша.

— Но на улице ночь!

— Я знаю. Но он ждет меня. Я должен попасть к нему еще сегодня.

Есенин вновь поскреб в затылке.

— Даже не знаю, что вам сказать…

Девушка легонько ткнула Есенина кулачком в бок.

— Ну если только вам действительно нужно идти… — пожал он плечами.

— Чрезвычайно нужно, — подтвердил Алеша.

— Ну хорошо. Только обещайте зайти ко мне на следующей неделе в гости. Обещаете?

— Да.

— В понедельник ко мне приедет один друг. Вам с ним интересно будет поговорить. Приходите обязательно!

Распрощавшись с поэтом и его дамой, Алеша вышел из комнаты. Он пошел было к лестнице, но тут на него накатил приступ головокружения, и он вынужден был прижаться лбом к холодной стенке.

— Ну не дуйся, зая, — послышался из-за двери приглушенный голос Есенина. — Лучше обними меня покрепче!

— Опять ты приводишь в комнату всякий сброд, — ответил ему сердитый девичий голос. — А вдруг он какой-нибудь анархист или того хуже, эсэр?

— Плюнь, не заморачивайся. Иди ко мне. Какие у тебя губы…

Алеша уныло побрел к темной лестнице. Его пугала сама мысль о том, что нужно сейчас выходить на темную, промозглую улицу, где гуляет осенний, пронизывающий до костей ветер.

Через пять минут, шагая по обезлюдевшей Тверской, Алеша остановился возле театральной афишной тумбы и вдруг разразился сухим, мучительным кашлем. От кашля у него снова закружилась голова. Он почувствовал жаркую ломоту во всем теле и через секунду потерял сознание.

Москва, апрель 200… года

Когда Марго и дьякон подошли к Манежу, он уже был закрыт для посетителей. Воздух был темно-синим, влажным. Желтые гирлянды фонарей гроздьями опутывали площадь.

Как ни странно, попасть в Манеж оказалось делом не таким уж и сложным. Удостоверения сотрудников противопожарной службы сработали безупречно. Марго и отец Андрей получили доступ во все помещения здания. Охранники — четверо седовласых мужчин пенсионного возраста — предложили посетителям чаю, а получив вежливый отказ, ничуть не расстроились и снова уселись на диван перед экраном своего телевизора, потеряв к посетителям всяческий интерес. Это и понятно — ведь по телевизору показывали футбол.

— Ну вот, я же говорила, — сказала Марго дьякону, когда они отошли от охранников на достаточное расстояние, — Манеж в нашем полном распоряжении.

— Да. Просто удивительно.

— В России живем, — небрежно дернула плечом Марго. — Итак, с чего начнем?

— Предлагаю вскрыть пол в просмотровом зале.

— Смешно, — кивнула Марго. — Может, еще и стены молоточком простучим?

— Не нравится — предлагайте сами.

Марго немного подумала и сказала деловым тоном:

— Для начала разделимся. Первый этаж я беру на себе, а вы займитесь вторым. Не забывайте — нам нужна северо-западная сторона. Кстати, где она? — Марго завертелась на месте, определяя северо-западную сторону. — Ага. Вон там. — Она указала пальцем на одну из стен. Там и будем искать.