class="p1">Вечерняя трапеза в их доме состояла из овощей, дикой травы и грибов. Приготовление салата требовало искусства, фантазии и сосредоточенности, потому что он состоял не менее чем из десяти компонентов. Помимо культурной капусты и салата в него входили подорожник ланцетный, крапива, щавель, лебеда и, конечно, сныть, придающая салату вкус и запах. В салат шли стебли этого зонтичного растения. Потом вся эта измельченная пахучая смесь перемешивалась, сдабривалась подсолнечным маслом, иногда солилась по вкусу. Чаще нет, потому что соль, как и мясо, — яд.

Не скажу, чтобы это было вкусно, — съедобно, но скоро я тоже стала вегетарианкой поневоле. Припасы кончились, а в деревне не было ни мяса, ни рыбы.

— Вегетарианство — это только начало, — учил меня рыжебородый. — Это тропинка к очищению тела и духа. И еще хорошо бы комплекс физических упражнений, и медитация, конечно.

Я не решилась еще раз спросить, что такое медитация. Мне уже столько раз объясняли: «медитация» по латыни — размышление, но в современной терминологии это особое состояние, в котором сознание присутствует, но интеллектуального постижения нет, сознание обращено на себя.

Когда я чего-нибудь не понимаю, на лице моем помимо воли появляется скорбное, глуповатое выражение. Увидя мою печаль, Миша тут же принялся мне объяснять. Я покорно выслушала небольшую лекцию, но запомнила только, что объекту-де не нужны внешние и внутренние образы, чтобы с ними работать. Потому что объекту должно быть и без этого хорошо.

— Это состояние покоя? — задала я беспомощный вопрос.

— Нет. Медитация — это активное состояние, — решил помочь чернобородый. — Ну, например, инсайд — решение задачи во сне, а после этого ощущение полного счастья. Или, например, влюбленность. Это ведь состояние блаженства? Так вот, влюбленность, только без объекта. Это уже близко к медитации.

— Я не умею без объекта, — я подняла на чернобородого Мишу испуганный взгляд.

— Я тоже не умею, — усмехнулся он мне в ответ, — но этому надо учиться.

— Сат — Чит — Ананда, — подбадривал меня лохматый. — Бытие — Знание — Блаженство. Три категории, по которым живет, вернее, в которых пребывает индийский Бог.

Глаза его сквозь заросли волос смотрели на меня испытующе, наверное, они у него серые, но рыжина его гривы придавала им интенсивный синий цвет.

— Моя хозяйка говорит, что пест в ступе нельзя на ночь оставлять, а то дети вырастут лохматыми. Ваши родители не знали этой приметы и обращались со ступой кое-как.

Уголки его глаз собрались в морщинки, наверное, он смеялся. Не надо думать, что хозяева старого дома набросились на меня, как на подопытного кролика, — ни в малейшей степени. Уж что-что, а в педагоги они не набивались, сознание их в полной мере было обращено на себя, на свои книги, велосипеды, огород. Я сама, словно пришелица из другого мира, дергала их поминутно, замучила своим любопытством, интересом к йоге и требовала почти настырно — помочь мне. Помочь! В чем, я сама не знала. Просто я устала болтаться на перекладине собственных противоречий и хотела приобщиться к новым знаниям, к их безмятежному состоянию духа, к их умению если не входить в медитацию, то хотя бы верить в покой и просветление.

Отказавшись от возможности помочь моей душе, лохматый Миша решил хотя бы моему телу дать раскрепощение и здоровье.

— Зарядка. Это не йога, это только введение в йогу, так сказать — попытка, но и она полезна. Девять поз… запоминайте.

Каждое утро, расстелив на полу одеяло и плотно прикрыв дверь, я приступала к так называемой алма-атинской зарядке. Листок бумаги, врученный мне лохматым с указанием девяти поз, был весь исписан, изрисован. Первое — сесть на ноги, выпрямить спину, руки плотно сжать, локти сдвинуть, следующая позиция — лечь на живот, выгнуться и взять в руку пальцы ног…. Кажется, чего проще, но мои упражнения не напоминали даже попытку йоги. Наблюдающему за мной непременно припомнились бы такие глаголы, как корячиться, выдрючиваться, тужиться. Жалкое зрелище! И, смеясь над собой, я садилась на одеяло в удобную позу и, как старинный заговор, повторяла непонятное: «Сватхистана… манипусара… сахасрара… язык сломаешь!..Энергия концентрируется в семи центрах вдоль позвоночника… Нет у меня этих центров! Нет, это не мое…»

За окном хозяйка Варвара Алексеевна, или попросту баба Варя, кормила кур. Она только что вернулась с «задов, что за Шарабановкой», где косила по росе, и я меньше всего должна была бояться, что она заглянет в окно и застанет меня за этим странным занятием. Она никак не вмешивалась в мою жизнь, в холодные ночи звала ночевать в дом, раз-два в неделю, когда ставила самовар, приглашала на чай, а в прочие дни обходила стороной мой сарайчик, оборудованный под жилье еще ее покойным мужем.

Баба Варя давно на пенсии, но, «чтоб с кружкой по деревне не ходить», держала полное хозяйство — огород, корову с телкой, овец, кур. Несмотря на почтенный возраст, она была подвижна, ловка и весь световой день находилась в неотлучных трудах: косила, ворошила упругое сено, складывала в носилки, как здесь говорят, потом в копенки, потом в стога.

По вечерам, заслышав стук моей пишущей машинки, в сарайчик являлся сосед, тоже пенсионер, мужчина рыхлый, большеголовый и неприятный. Он был уверен, что в городе я работаю машинисткой, и хотел сполна использовать мои технические навыки, для чего носил перепечатывать кляузные письма. Пенсионера волновали всякие колхозные беспорядки, но больше всего его волновали колорадские жуки, люто плодившиеся в это сырое лето. Пенсионер требовал у далекого начальства, чтобы оно «путем дачи соответствующего сигнала в строжайшем порядке обеспечило приусадебные участки ядами против злостного вредителя, поскольку картофель есть основной продукт питания в нашей социалистической стране и способствует повышению продовольственной программы».

В отпечатанном виде письма эти производили гнетущее впечатление, и, жалея далекое начальство, я пыталась их править, но мой лаконичный стиль не устраивал пенсионера, и я стала отстукивать слово в слово, исправляя разве что орфографические ошибки. Оценив мою покладистость, пенсионер стал подсовывать мне конверты, чтобы и адрес был отпечатан. Конверты он явно готовил впрок на долгую зиму.

— Гони ты его! — негодовала баба Варя. — Ишь, хвост распустил, старый индюк! — и добавляла доверительно: — Оч-чень охоч до женского полу, особенно до городских.

Отпечатав очередной опус пенсионера, я надевала кеды и бежала к старому дому прополоскать мозги. Во время одного из наших вечерних разговоров я заметила мятый, вырванный из тетради, листок. Он висел на гвоздике под литографией, непонятно, почему я его раньше не заметила. «Заветы Махатм» — таков был заголовок, далее шли под номерами дельные и полезные советы, как то: