был сугубо деловым: краску для кровли достали масляную зеленую, а хорошо бы графитовую с серебристым блеском, которая «и виду подобающего, и более соответствует крепости собора», потом пошел пересчет литров на ведра, а ведер на квадратные метры. Все сложения и умножения староста делал в уме. Сам собой возник неоднократно повторяющийся разговор про оплату, потому что первичные Егоровы прикидки были явно неверны, работы на кровле было куда больше, чем думалось. Староста согласно кивал головой, заново пересчитывая человеко-дни. Видно было, что жадничать он не будет, но каждый рубль трижды пересчитает, прежде чем заплатить работникам.

— Мы позвоним, можно?

Больница, на удивление, отозвалась сразу. Укоризненный женский голос сообщил, что больного готовят к операции, что звонить надо после шести, а пока температура тридцать восемь, состояние средней тяжести.

— А что можно в больницу после операции принести? — запоздало поинтересовался Алексей, когда на другом конце уже повесили трубку.

— Соки, — подключился староста.

— Все, что надо, Людка принесет, — сказал Егор. — Ты, Леш, иди. Я тут задержусь ненадолго.

Егор полистал записную книжку и замер над телефонным диском. Сейчас он наберет номер и скажет: «Привет… Как жизнь? А мы тут на церкви вкалываем, кровлю красим. И знаешь, у нас тут Пашка Харламов появился, да, да… тот самый». Марина, конечно, скажет: «Гони его к чертовой матери!» А он ответит: «Не могу его прогнать. У нас план горит, сроки срываются». Марина возмутится: «Вечно, Егор, тебя заносит куда-то! Какие на церкви могут быть сроки?»

Старосту насторожило долгое молчание Егора, он оторвался от амбарной книги, снял очки, почесал переносицу, потом неслышно ушел в библиотеку.

«Я, Марина, об этом подумаю», — сказал Егор телефону и закрыл записную книжку.

Алексей и Молодой уже висели в обвязках. Увидев Егора, Молодой переместился по стене в его сторону и крикнул, напрягая голос:

— Слушай, что ты меня про Белую спрашивал? Ты спелеолог, да? Ну, был я на Белой. И что?

— Ничего, — ответил Егор, надевая снаряжение.

— Я с пещерами завязал. Понял? Я теперь альпинизмом занимаюсь. Если вдуматься, глупо от солнца в пещеру лезть.

— Разве что если вдуматься…

— Все лето тепла ждешь, — бодро продолжал Молодой, не улавливая иронии в голосе Егора, — а потом опять в темноту и холод. Надо к солнцу идти, а не от солнца. Мы же не кроты. Я этой пещеры без дрожи вспомнить не могу. А ты сам разрядник?

— Неважно все это, — отозвался Егор. — Давай красить. До апостолов Петра и Павла четыре дня.

— Чего?

— Сроки, говорю, поджимают. Надо успеть и кровлю докрасить, и колокольню подновить.

Рукоятка кисти нагрелась и липла к руке, Казалось, что краска тоже раскалилась и пузырится на солнце. Сверху видны были крыши старых особняков с трубами, телевизионными антеннами и полукружьями чердачных окон. В проеме между башнями была видна далекая Москва-река и кусочек моста с быком-опорой. За рекой вверх по крутому берегу тянулась полоска парка. Кто те счастливцы, которые сидят сейчас под кленами? «Чем хороша наша работа, — подумал Егор себе в утешение, — так это “прекрасными далекими видами”». Фразу эту он вычитал у Монтеня, и она ему очень понравилась.

Жизнь состоит из череды событий и, как следствие, настроений, но зачастую настроения никак не соответствуют событиям. Ничего ведь не произошло, как красил, так и красит. Отчего же такая тоска скрутила вдруг сердце? Не в Молодом дело, шут с ним — с Молодым. Тоска эта — старые беды, зачем-то ковырнул их, как притихший на время нарыв. Бедные мальчики, оба крутолобые, кареглазые, насупленные, — жертвы родительского недомыслия. Ради их спокойствия он и уходит из дома. Парадокс? А как решить эту нерешающуюся задачу? Если бы не было детей, еще можно было бы с грехом пополам тянуть эту семейную телегу: есть, спать, молчать, делить опостылевшую брачную постель, ругаться, если невмоготу.

Но нельзя заставить детей жить в этом аду. Дети беззащитны, на них срывается плохое настроение, каждый из родителей тянет их на свою сторону. И ведь какая жестокость! — иногда заставляет их страдать только для того, чтобы досадить противоположной стороне. Может, с уходом из дома он обретет детей. Пройдет время, поутихнут страсти, и он найдет с мальчиками общий язык. Видит бог, ради них он готов не спускаться на землю с ненавистных крыш.

И еще заглушить бы тоску по нежному женскому взгляду. У каждой мужской особи должна быть своя Женщина. Ничего, кажется, от нее не надо, только бы сидела рядом и смотрела понимающим взглядом. Все, хватит… От таких мыслей плечи начинают болеть и затылок ломит. О чем спокойном он успел подумать совсем недавно, о чем-то хорошем? Ах, да, прекрасные далекие виды. Будем думать о Монтене и копить положительные эмоции.

— Ребята, у меня краска от солнца дымится и мысли плавятся! — прокричал Алексей и запел. Он всегда поет на халтуре, если вокруг не ведутся умные разговоры. «Корабли постоят и ложатся на курс…» Голос у Алексея никакой, но слух отменный и легкие здоровые, а репертуара на двадцать четыре часа.

Хорошо жить, когда рядом друзья — свои. А что такое свой? Монтень говорит, что ищет общества людей порядочных и неглупых. С ними, мол, приятно общаться. Обмениваться мыслями и «соприкасаться душами», не преследуя при этом никаких выгод. Здесь, пожалуй, старик не совсем прав. Время сейчас другое. От общения со своими мы как раз получаем выгоду — душевный комфорт, а это сейчас дороже денег.

Алексей — свой. Порядочный? Безусловно, во всяком случае, мерила порядочности совпадают у них по всем пунктам. Алешка очень неглупый парень, думать он умеет. Говорить — это у него плохо получается, а слушать — дай бог каждому. А над Монтенем заснет через пятнадцать минут. Хотя стоит попробовать, подсунуть ему поочередно оба тома, благо Монтень сейчас собственный.

Двухтомник «Опытов» достался Егору случайно. На их отдел дали пять экземпляров с нагрузкой — что-то по экономике Йемена и по удою в Пензенской области — всего на двадцать семь рублей. Монтеля с удоем и экономикой разыгрывали по всем правилам. Егору не досталось. Он поогорчался и успокоился, а через два дня лаборант Миша стыдливым шепотом вопрошает: «Егор Сергеевич, может, вам эти книги нужны? Я сдуру хапнул, а двадцать семь рублей на дороге не валяются».

Егор купил книги с полным восторгом, и, почувствовав этот восторг, паршивец лаборант тут же выторговал себе пятницу, мол, надо к тетке в деревне картошку сажать, а я-де потом отработаю. Егор знал, что ничего Мишка не отработает, он и в рабочие дни умудряется шататься без дела,