Олеварн никак не мог заснуть. В голове бродил туман, под приспущенными веками вспыхивали белесые пятна, обжигавшие глазные яблоки. Сон не брал Олеварна. Он смутно ощущал, что это как-то связано с тем уроном, что он понес в ледяной горе; что этот ущерб еще долго не избыть, что, возможно, на всю жизнь он останется с тревожным сердцем и кошмарами, прячущимися в нижних мутных слоях памяти.

И жгла обида на Ариолана.

Он побродил вдоль борта, поднялся на бак, посидел на палубе, неподвижно глядя на ярко высыпавшие на небе звезды, – сон не шел. Он стал считать эти чертовы звезды, стараясь не пропустить ни одной и разделяя небо на секторы, – сон упорно обходил его стороной. Он прошел на корму, поднялся на ахтердек и остановился у низкого гакаборта. Над его головой уныло брезжил большой судовой фонарь. Его свет был утомительным и сонным, но даже он не навевал покоя. Под ногами Олеварна была капитанская каюта.

Олеварн насторожился. Внизу, прямо под ним, из огромных квадратных окон выбивались отсветы растрепанного лимонно-желтого огня. Это был отнюдь не неподвижный источник света: блики прыгали в пенной струе за кормой «Громобоя», они то становились ярче и приобретали ядовито-оранжевый оттенок, то унимались до уныло-серого свечения. Некоторые из окон были открыты. И бедняге Олеварну, вдруг съежившемуся у гакаборта, стали явственно слышны слова, произносимые там, внизу. Слова откровенные и страшные.

– Очень тяжело удерживать оболочку. Вот-вот, и рассыплется, и что будет тогда…

– Терпи.

– Пока он близко, он стабилизирует, и все нормально. Но мы входим в очень непростые широты, и будет зависеть от него, как пойдет дальше. Здесь мы вне зоны действия Покрова. Это гибельные волны. Мы в любой момент можем выдать себя, и тогда неизвестно, что будет. Я же не могу не подчиняться ему, даже при том, что он не подозревает обо всем этом. Все-таки это Дитя!

– Терпи!

Звучный баритон, призывавший к терпению, вне всякого сомнения, принадлежал капитану Бреннану. Второй же голос был странный: то гулкий, то хрипловатый, на отдельных словах он подпрыгивал и дробился. Как будто его обладателя трясли и подбрасывали… Пережимали горло.

Стиснуло горло и у Олеварна. Он слушал, слушал, впитывая по капле эту нелицеприятную правду. Он был несколько более подкован в Иерархии знаний тайных и явных, нежели тот же Себастьян, – и потому после нескольких фраз чудовищная догадка начала медленно вызревать в его затемненном мозгу.

– Осталось совсем немного.

– Да, до порта Эса-Гилль три – три с половиной недели ходу. Скорее бы.

– Скоро все кончится, – прозвучал голос капитана Бреннана.

– Двадцать лет, двадцать лет! А ведь я помню, как все начиналось, как будто это было вчера. Я воплотился в трюме, я хорошо слышал, как твой отец швырнул тебя о доски.

– А потом ты покинул корабль, и его осадка разом уменьшилась на пару локтей. Как будто из трюма выгрузили пару тысяч стормов балласта…

– Неужели все это может окончиться?

– Боюсь, Текультиапал, это только начало пути, – прозвучал безжалостный голос капитана Бреннана. – Ему еще очень многому надо научиться. Он еще не готов приблизиться к Столпу. И даже ты не спасешь.

Глубокий и гулкий голос выговорил:

– Тебя трясет, сэр Каспиус… Не оттого ли, что назвал меня по имени?

– Будет тут трясти… Не каждый день приходится встречаться со старыми слугами Отцов Катастрофы… Сначала – эльмы, а вот теперь ты.

– Теперь нам никуда не деться друг от друга!

– Не кричи… Мы не одни на корабле…

Олеварна затрясло.

– Все спят крепким сном, – отозвался таинственный собеседник капитана Бреннана, – чтобы удерживаться в своей оболочке и ночью, мне приходится делать огромные усилия. У них есть побочный эффект: все, кто рядом, впадают в глубокое забытье и не могут проснуться.

– Да, помню… Когда мы везли Дары Омута домой, в Сеймор, некоторые из нашей команды так и не смогли проснуться.

Ученик Школы Пятого окна все слушал и слушал. Разговор все тек и тек… Проскальзывали знакомые слова: «Столп», «Великие шутники», «золотой эйгард». «Дары». «Кровь Маннитов». Дары, Дары Омута! Чудовищная истина во всей своей красе вкатывалась в уши Олеварна. Он скорчился у борта и цепенел. Где-то на краю сознания у него возникала мысль о том, что вот сейчас нужно сорваться с ахтердека, подбежать к входу в капитанскую каюту и мощным пинком ноги выбить дверь. Ворваться внутрь и потребовать объяснений. И все равно, кого он там может встретить!

Но она, эта мысль, тотчас же была постыдно изгнана. Вытеснена другими, куда более насущными желаниями.

Между тем там, внизу, вдруг наступила гробовая тишина.

И погасли окна.

Олеварн, шатаясь, поднялся с палубы. Ноги не слушались.

«Текультиапал», – повторил он про себя звучное древнее имя.

Воздух над головой Олеварна задрожал, подергиваясь складками тьмы. Соткался в темное облако, подсвеченное изнутри тем самым лимонно-желтым огнем. Оно почти мгновенно заполнило всю корму, полностью поглотив пространство юта, бизань-мачту со всей оснасткой и кормовой фонарь, показавшийся слезливым и жалким… У Олеварна затряслась нижняя челюсть; под сердцем что-то оборвалось; и он еще не верил своему взору, когда из распоровшегося облака вывалилась на него гигантская голова с дымящейся алой пастью и красными глазными яблоками, рассеченными узкими золотистыми зрачками…

Дневная оболочка таинственного собеседника капитана все-таки осыпалась, как старая штукатурка.

Впрочем, золотой эйгард не тронул Олеварна. Тот умер куда более милосердной смертью – от сильного удара сзади под левую лопатку.

Труп обнаружил вестовой матрос, натиравший утром палубу. В роли этого матроса выступал Ржига. Он осмотрел глубокую рану на спине Олеварна и, с силой втянув ноздрями воздух, пробормотал:

– Резеда…

То же самое время, окрестности Угурта

Ялинек отбросил целую охапку истертых свитков. Даже тусклый жестяной фонарь над его головой источал недовольство. Что уж говорить о самом брешаке и его спутнике, предпочитавшем называть себя мастером Хэмом?

– И что? – буркнул последний.

– Да ничего.

– Это очень плохо.

– А я говорил, что тут мы ничего не высидим.

Они сидели на верхнем этаже узкой башенки. Пространство, которое заполняли собой тощий брешак Ялинек и его более полнотелый спутник, некогда называвшийся сэром Милькхэмом Малюддо, было душным и убогим. С высоченных полок, карабкавшихся вверх по стенам, непрерывным потоком сочилась пыль. Стоило лишь прикоснуться к этим рассохшимся доскам, как в воздух взмывали целые ее снопы.

Это было книгохранилище в старом доме покойного барона Армина, что в Угурте. Тут свято хранили старинные рецепты соусов, воспоминания вечно нетрезвых предков барона, неверно начерканные на свитках. На полках помещались оленьи рога, чей-то проломленный череп, гнутые жестяные коробочки, растрепанные тома бухгалтерских книг, давно списанных за ненадобностью, и тому подобные пустяковины.