— И ваш Рюти — тоже дерьмо! — осмелел перед смертью дезертир, и Пеккала снова подлил ему самогонки.

— А вы почему же мало едите? — спросил он Кайсу.

— Спасибо. Я очень устала.

— Надо есть…

Дезертир подсунул к ней свою миску.

— Еще, — приказал он.

Кайса положила ему еще картошки, облила ее сметаной.

— На здоровье, — сказала она.

— Покойники всегда здоровы, — ответил солдат, и Пеккала засмеялся:

— Ну и дубина же ты, парень!..

После еды дезертир присел на лавку, его разморило от избяного тепла и сытости. Откинув голову к стене, он задремал, всхлипывая как-то по-детски — обиженно и жалобно. Кайса в нерешительности составила грязные миски одна на другую, смахнула с клеенки крошки.

— Может, мне все-таки уйти? — спросила она. Пеккала, надев очки, укладывал в брезентовый офицерский портфель какие-то бумаги.

— Не дурите, — почти грубо ответил он. — Куда вы можете уйти? Такой страшный мороз… Оставайтесь здесь, я вернусь вечером, и мы обо всем поговорим. Вы умеете печатать на машинке?

— Да.

— Ну и хорошо. Я думаю, что вам здесь будет неплохо. Останетесь работать в районной канцелярии.

Полковник стал одеваться. Опустив верха кепи, он надвинул его на уши. Хозяйка принесла свежего сена, и начальник района набил его в свои старенькие пьексы.

— Не замерзнете? — спросила Кайса.

— Нет. У меня в санях еще лежит шуба…

Пеккала растолкал заснувшего дезертира:

— Эй, парень! Уже пора…

Натянув под шинель куртку, подбитую беличьими хвостами, полковник вставил в пистолет свежую обойму, дослал в канал ствола патрон и сдвинул предохранитель. «Лесной гвардеец» медленно побледнел и вдруг заплакал — заплакал навзрыд, сотрясаясь плечами и закрыв лицо ладонями. На его серых от грязи руках Кайса заметила татуировку: «ВЕЛИКАЯ СУОМИ», и под надписью плавал черный лебедь Туонеллы…

— Иди, иди! — прикрикнул Пеккала. — Все вы плачете! Пропустив впереди себя дезертира, он задержался перед женщиной:

— Вы, надеюсь, обождете меня?..

На улице стоял трескучий, лютый мороз. Дезертир уже сидел в санях, продолжая плакать. На снегу валялась его шапка, и конвоир, подняв ее, сказал:

— Надень!

— Плевать, — ответил дезертир.

— Надевай, коли говорят, — подошел Пеккала, садясь рядом с лопарем-возницей. — Надевай, дурак, а то уши потеряешь сразу!

Лошадь, взлягивая ногами рыхлый снег, пошла ходкой рысью. За поселком побежали мимо саней неласковые пейзажи — снежные холмы, синева далеких лесов, плоские кругляши замерзших озер. У кордона возница остановил лошадь и пальцем выковырял у нее из ноздрей сосульки.

— Беда прямо, — сказал лопарь, растирая себе щеки.

— Проедем Катилласелькя — там остановишься, — повелел ему полковник, и дезертир все понял.

— Значит… там? — спросил он, дернувшись.

Пеккала перехватил его за полу шинели, рука его залезла в карман беличьей куртки.

— Хилья, хилья! — угрожающе прошипел он. — Ты, смотри мне, не рыпайся тут, капуста вшивая!

Проехали Катилласелькя, за поворотом начинался дремучий лес, на опушке купались в снегу веселые рябчики. Еще раз остановил лопарь свою лошадь, полез ей в ноздри пальцем.

— Здесь? — спросил он.

— Иди вперед, — показал Пеккала дезертиру в сторону лесной чащобы.

Тот сошел с дороги и сразу же по пояс провалился в сугроб. Полковник тронулся за ним, выдергивая ноги из вязких и глубоких следов-воронок. Деревья уже сомкнулись за их спинами — мрачные дебри шумели на ветру тонкими верхушками елей.

— Ну, чего встал! — крикнул Пеккала. — Иди дальше…

Дезертир уже не плакал — он дико и люто матерился:

— Сволочи… гроб ваш… передавить всех!

Начальник района остановил его и выстрелил в снег.

— Хватит, — сказал он. — Слушай теперь меня. Ты пойдешь сейчас все время прямо и прямо… Понял?

— Зачем? — спросил солдат.

— Там ты увидишь вышку лесничества. От нее сверни влево и топай вдоль ручья, пока не наткнешься на времянку. Ты постучи в дверь три раза, и тебе там откроют…

— Кто откроет?

— Твои братья. Вшивая гвардия.

Пар от человеческого дыхания смерзался в воздухе, и над головами двух разговаривающих людей висло сверкающее облачко изморози. Пеккала подул себе на пальцы, достал пачку сигарет. Отсыпав несколько сигарет из пачки, он протянул их дезертиру:

— На дорогу… Зажигалка есть?

— Подарил конвоиру. Я ведь думал…

— Держи спички, — сказал Пеккала и сурово добавил: — Передай «лесным гвардейцам», чтобы они, сволочи, не мешали мне быть начальником района. Чтобы они, собаки, сидели там тихо и не ползали по деревням. Иначе — буду ловить и ставить к стенке! Понял?

Дезертир порылся в своих лохмотьях, вытянул наружу золотой медальон.

— Для бабы, херра эверстилуутнанти, — сказал он, просияв счастливой улыбкой. — Это русское золото… Очень прошу вас — возьмите!

Пеккала спрятал пистолет, обозлился:

— Ты — дурак! Тебе повезло: ты уже избавился от всего и останешься жить. А я, что бы ни случилось, я по-прежнему останусь делить судьбу своей армии! И таким, как я, останется одно — погибнуть! Забери это поганое золото…

Возница встретил полковника словами:

— В лесу там стреляли!

— Это я стрелял, — ответил Пеккала…

В сизой морозной дымке тянулась дорога к фронту — там ждали полковника важные дела.

— Белая! — крикнул солдат, и ракета с шипением взмыла в небо, а навстречу ей с другого конца деревни выплыла, разбрызгивая искры, еще одна белая ракета.

— Зеленая! — крикнул солдат, и две зеленые ракеты снова, прочертив две красивые дымящиеся дуги, описали в небе законченные эллипсы.

— Я не думал, что москали пойдут на переговоры, — сказал переводчик-шюцкоровец.

Юсси Пеккала скинул шубу и остался в одной шинели. Верха кепи он загнул, и его маленькие приплюснутые уши сразу запылали на морозе.

— Переводчика не нужно, — заявил полковник. — Я пойду один. Дайте мне белый флаг…

Помахивая белым флагом, он не спеша тронулся вдоль деревенской улицы. Было удивительно безлюдно, даже не слышался лай собак. Половина деревни была финской, другая половина — русской. Черная тряпка полоскалась над крышей дома старосты, — жители деревни перемерли все до одного от какой-то эпидемической болезни, занесенной войной в эти края, и теперь надо было что-то решать.