Арсений Кронидович не отвечал. Он слишком обманул себя, обманывая посла, чтобы теперь цепляться за туман, а вот Николай Леопольдович чем больше думал, тем меньше верил. Потому что вынесение штаба вперёд в ожидании неприятеля и для «поощрения рвения и отваги нижних чинов», равно как и во имя «подачи благого примера офицерам», было глупостью несусветной – или таким же геройством. Так при необходимости мог поступить Александр свет-Васильевич, так обязательно поступил бы помянутый Булашевич, чаи гонявший под османскими пулями, но никак не Шаховской с паркетным Ломинадзевым. Этот бы в лепёшку расшибся, но отсиделся бы за штыками тех же югорцев. Нет, не выносил Шаховской командный пункт, а попёрся, уверенный, что «ничего не случится», на уютную мызу и угодил, как кур в ощип. Попался, потерял голову и управление войсками, шарахнулся сперва к Кёхтельбергу, потом в эти самые Ягодки, отдышался и кинулся валить с больной головы на здоровую.

– Если Шаховской вынес штаб вперёд, то сам Пламмета и пригласил, – запустил пробный шар Тауберт, – и нечего на майоров с подполковниками грешить. Кто выше, с того и спрос.

– Значит, спрос с меня, – Арсений Кронидович провёл рукой по лицу, словно снимая невидимую паутину, – но мерзавцу, югорцев загубившему, оправданий нет и быть не может.

– Спрос со всех. – Шеф жандармов не может спорить с василевсом, а штаб-ротмистр Капказского корпуса со штабс-капитаном? – И с меня, и с Орлова, и с Васьки Янгалычева, что попустили Шаховского с Ломинадзевым. Мы попустили, а они врут теперь, на младших своё ротозейство сваливая!

Это оказалось ошибкой.

– Замолчи, – в горле Арсения Кронидовича клокотало, как у запесчанского волкодава, – замолчи… Шаховской кровь проливал, пока ты тут… Ейсмонт убит, Гаев с Саковниным убиты, половины корпуса нет, а ты… Тебе б только счёты сводить, а тебя бы против Пламмета с его зверьём?! Небось не с Варвариными поэтами воевать!.. Верно говорят, жандарм воину не товарищ!

– Так точно, государь, – ровным голосом произнёс Николай Леопольдович, – а посему разрешите доложить о рапорте из Яицка.

– Нет! – Лицо василевса налилось кровью. – Слышать ничего не хочу! Убирайся! Куда хочешь! К Ваське, к жандармам своим, к чёрту!.. И ты тоже! – рявкнул он на Орлова.

Тауберт поднялся, щёлкнул каблуками и, печатая шаг, направился к двери. Орлов оказался рядом.

– Сергий Григорьевич… и ты, Никола…

Шеф Жандармской стражи замер на месте, по-уставному повернувшись кругом через левое плечо.

– Отрядите два эскадрона кавалергардов. Встретим Ейсмонта как полагается. Сперва встретим, потом проводим. Хотя бы его…

Перейдя реку, собранные Росским полки, общим счётом на усиленную дивизию, наступали дерзко, словно целый корпус и как бы не армия.

Пограничный фольварк Аттельбейн встретил русских зияющей пустотой. Окна и двери аккуратно заколочены, колодец – засыпан песком.

– Ничего не пожалели, – хмыкнул Сажнев.

– Песок легко вычерпать можно, – не согласился казачий полковник Менихов, – значит, рассуждают насчёт возвращения.

– А что б им и не вернуться? – пожал плечами Росский. – Мы не с ливонцами воюем и даже не со здешними немцами.

Менихов зло прищурился.

– Погодите, Фёдор Сигизмундович, они нам ещё в спину стрелять станут, эти самые, с которыми «не воюем», да на солдат одиночных по ночам нападать. Красного петуха им пустить бы, чтоб знали!

– Полковник, полковник! – поморщился гвардионец. – Что у вас за речи?

– Вы же бывали на Капказе, Фёдор Сигизмундович?

– Бывал, – спокойно парировал Росский. – И не один раз.

– Тогда о чём спорим? – усмехнулся в чёрные усы казак. – Как горцев за набеги учили?

– Ливонцы с немцами через Млаву скот угонять да хлеба жечь не ходят, – возразил Росский.

– Пойдут! – посулил Менихов. – Всенепременно пойдут!

– Когда пойдут, тогда своё и получат, – закончил спор гвардионец, трогая лошадь. Солдаты шли весело, после Заячьих Ушей подтянули какие ни есть обозы, люди поели горячего.

Широко разбросав казачьи разъезды, держа наготове гусар и улан, буде баварские драгуны дерзнут появиться вблизи наступающих русских колонн, новоявленная Млавская бригада осторожно прощупывала дорогу. Росский помнил об опасностях, немцы с ливонцами могли ударить во фланг, попытаться отрезать от реки – однако фон Пламмет не торопился предлагать бой. «Чёрные волки» с пехотой исчезли, как ранний снег под солнцем.

Унялась и погода. Дни стояли серые, но, по счастью, сухие.

Остались позади и другие, кроме Аттельбейна, пограничные фольварки – пустые, брошенные жителями, вывезшими всё до последней соломинки.

Солдаты шагали мимо аккуратно выложенных каменных изгородей, добротных кирпичных домов под черепичными крышами – здесь жили немцы, рыцарские потомки, и мимо отнюдь не справных ливонских деревушек, где обитали арендаторы. Там русских тоже встретила пустота.

– А эти-то чего сбёгли, – переговаривались сажневские стрелки, – чего спужались-то? Мы ж своим вернославным помогать идём, а не местных зорить, так ведь?

– Небось немчуры своей послушались, – заявлял унтер Петровский. – Германец тут заместо барина, как скажет, так всё и сполняют. А куда им деваться? Землица-то вся под немцем.

– Ишь ты, Петровский! – услыхал унтера Сажнев. – Где ж ты у меня этакой политической экономии набрался?

– Виноват, ваше благородие, Григорий Пантелеевич, капли во рту не было! Нигде не набирался, господин подполковник! Да и как можно, в походе-то!

Унтер отвечал не по Уставу, но тем-то и был силён Югорский батальон, что его командир знал, когда оный Устав надлежит спрашивать до последней буквы, а когда достаточно и просто формальности.

– Да не про то я, – рассмеялся Сажнев. – Откуда ты столько про Ливонию знаешь?

– Читал, ваше благородие!

– Где? – непритворно удивился командир югорцев.

– Так, ваше благородие, когда в Анассеополе стояли да разговоры про Ливонию шли, я и решил, мол, разузнаю побольше. В увольнение когда вы меня отпустили, в библио́теку отправился. Благо она для нижних чинов бесплатная, спасибо государю-батюшке. – Унтер лукаво ухмыльнулся.

– Верно! – вспомнил Сажнев. – Это когда ты, братец, в город отправился краше, чем на государев смотр?

– Так точно!.. Все медали, какие есть, надел да и отправился. Спасибо городовому на Ладожской першпективе, объяснил куда да как. Являюсь, значит… – Увлёкшись, Петровский уже не столько отвечал командиру батальона, сколько рассказывал остальным стрелкам, случившимся поблизости. – Являюсь. Зал высоченный, две избы одну на другую поставить – и то запросто влезут, полки доверху, и все книжками заставлены. В жисть столько не видывал. Я, само собой, мундир одёрнул, думаю, ох ты боже ж мой, ну да ничего, где наша не пропадала! Иду к стойке, а там батюшка молодой, не батюшка даже, а семинарист, господин скубент, в бородке одна волосина другую догоняет. Глаза голубые, ну чисто как у барышни. – Сажнев не прерывал, югорцы слушали со вниманием. – Я, значит, к нему. Шаг печатаю, грудь вперёд. А он мне, здравствуй, мол, служивый, какими судьбами, чего тебе надобно? Не ошибся ль ты, библио́тека тут, не что иное! А я ему, мол, здравия желаю, батюшка, спасибо на добром слове, а токмо я не просто служивый, а его василеосского величества Югорского стрелкового батальона обер-унтер-офицер Петровский, по имени Егор, по отчеству Онофриевич! И потребна мне именно библио́тека, не кабак вовсе иль иное непотребство! Мол, куда шёл, туда и пришёл!