– Рыжий…

– Не перебивай, хозяйка, – снова попросил он. – Тот крылатый чуял уже, что до суши не дотянет, слишком далеко его отнесло, а упасть в море – верная смерть. И тут из поднебесья к нему ринулся золотой ястреб…

Я подавила судорожный вздох.

– Птица указывала дорогу, – говорил Рыжий, – но крылатый уже выбился из сил. Что толку знать направление, если крылья не держат, даже парить не выходит? И тогда он услышал чей-то голос, и тот сказал: «А ну, не смей сдаваться, тряпка ты безмозглая! Летучие змеи, которых мальчишки мастерят, и то лучше летают! Держись на крыле…»

– Он долетел? – тихо спросила я.

– Да. Он дотянул до этого берега, чужого-незнакомого. Из последних сил, с почти что сломанным крылом, но дотянул. Все время его подгонял чей-то голос, а ястреб летел впереди, указывая путь.

– И что же с ним сталось?

– Он разбился о скалы, – одними губами произнес Рыжий. – Крыло уже не держало, подвело-подломилось, и он зацепился за макушки сосен и врезался в склон. Повезло – сразу свернул шею, не мучился… – Он вздохнул и сказал чуть громче, нараспев: – Так умерли Огнегривый из рода Осеннего ветра и Саннежи, сын Чилюмжи, внук Делланара из всадников Великой степи, по имени Золотой ястреб…

Я зажала рот рукой, потому что… потому что Рыжий никак не мог узнать имени Саннежи!

– Они умерли, – продолжил он, – а на свет появился Рыжий. Беспамятный бродяга.

– Так вот почему… – Я сглотнула ком в горле. – Вот откуда ты…

– Я долго не мог понять, где я, кто я и куда мне идти, – сказал Рыжий. – Я знал только, что должен… должен спасти кого-то. А потом увидел твой огонь, хозяйка. И вспомнил даже слишком многое…

Я все цеплялась за его рубашку, а он не пытался убрать мои руки. Знал, наверно, что это бесполезно.

– Я не серединка наполовинку, – произнес он. – Я не знаю, что во мне от твоего князя, что – от того крылатого, а что – мое собственное. Я ведь не взрослым на свет появился! Наверняка могу сказать только, что татуировка эта непонятная – от крылатого, у русалок тоже такие встречаются, а они родня. С огнем я потому же управляться могу. Ну и волосы… – Рыжий взъерошил шевелюру и невесело усмехнулся, – не зря же Огнегривым прозвали. А вот все, что касается тебя, – это от Саннежи, тут и к гадалке не ходи… Но там, в голове моей дурной, ведь и другого пруд пруди!

Мне на ум не шло ни единого слова.

– Чей же… чей же предок закрыл собой короля Эдриана? – выговорила я наконец, будто это имело какое-то значение.

– Не знаю, – покачал головой Рыжий. – Может, и дед крылатого, а то и сам он, век-то у них побольше человеческого. Они с людьми прежде близко знались, любопытные ведь, да и фей, и прочую нечисть насквозь видят, а обычным людям этого не дано. А может, мой. Мало ли, чья кровь в жилах бродяги течет! Теперь-то это не важно.

– Это верно, совсем не важно, – кивнула я. – Кем бы ты ни был, как бы ни выглядел… я тебя не отпущу.

– Хозяйка, я не твой князь, – повторил он. – Во мне много от него, но я все равно – не он. Это как… взяли краски, красную да желтую, да еще невесть какую, взболтали вместе и вышла рыжая, так и я. И не могу я остаться, не проси.

– Но почему?.. Или ты все это время оставался со мной только потому, что был… должен? – сощурилась я. – Последнюю волю Саннежи выполнял? А думаешь, он ушел бы теперь? Каким бы ни был, во что бы ни превратился? Оставил бы меня одну?..

– Нет конечно, – грустно ответил Рыжий. – Не ушел бы и не оставил. Да только я тебе в который раз повторяю: я – не он. Я Рыжий, бродяга мимохожий. А ты, уверен, станешь во мне искать-выискивать: вот тут я похож на Саннежи, а тут не похож, это делаю так, как он, а то – не эдак. Не знаю даже, кто из нас первым от такой жизни взвоет… – Он мягко отстранил меня на вытянутых руках и посмотрел в глаза. – Да и посуди сама: ты королева, а я кто?

– Рыжий, – ответила я и закусила губу. – Ты – Рыжий. Бродяга лихой-мимохожий, как ты говоришь. А Саннежи больше нет, он ушел за горизонт, и оттуда не возвращаются. Если я его и увижу, то только там, за последней чертой… Пускай в тебе есть что-то от него, но ты – не он, это ты верно говоришь. Ты сам по себе, и… Рыжий, ты – это ты. И ты мне нужен, как тебе – вольный ветер…

– Цепью за ногу приковать хочешь, значит? – вдруг ухмыльнулся он.

– Зоркого вспомни. Он ни пут, ни клобука не знал, а всегда возвращался, – в тон ему ответила я. – И нет у него на лапе цепи. Только колечко тоненькое, сам ведь видел!

– С именем хозяина, да?

– Дожили! – воскликнула я. – Королева бродягу уговаривает на ней жениться, а он отбивается руками и ногами! Топор, может, одолжить? Иначе ты со мной не сладишь!

– А, так это было предложение? – ухмыльнулся Рыжий и почесал в затылке. Хвост у него растрепался, и огненные вихры встали дыбом на морском ветру, что твой костер. – Да ведь осудят, хозяйка. Не положено королевам в мужья бродяг брать!

– Я сама решу, что положено, а что взято, – фыркнула я. – И в последний раз спрашиваю, Рыжий: ты со мной был из-за долга этого своего или все же по своей доброй воле? Корону возвращать – одно дело, а в постель со мной ложиться ты вовсе не обязан был!

– Вообще-то, если помнишь, это ты меня… того-этого, – посмеиваясь, напомнил он. Ну что за человек! – Я бы даже намекнуть не осмелился. У тебя ж в самом деле топор всегда под рукой, этак вот руку протяни – а ты так приласкаешь, что я и не встану уже…

– Трус, – невольно улыбнулась я. – И лгун. Идем уже отсюда, ветер холодный!

– Да… – произнес Рыжий, прикрыв глаза. Крылья носа у него трепетали, когда он вдыхал как-то враз посвежевший воздух. – Чистый ветер, вольный… наконец-то! Осенние бури уж заждались, скоро грянут!

Я невольно схватила его за руку: показалось вдруг, что он сейчас преобразится, взмоет в небо, исчезнет в серых тучах яркой алой искрой, как та, что тлеет на берегу – видно, ветром отнесло уголек из погребального костра… Уголек? Но ведь…

– Рыжий, что это? – я сильнее сжала его ладонь, и он обернулся.

Там, в прибое, что-то ворочалось, словно большой краб пытался выбраться на сушу, но волны упорно тянули его назад.

И вдруг Аделин, успокоившаяся вроде бы (Медда все кутала ее в свой плащ и уговаривала идти прочь), вдруг закричала тоненько и жалобно, почти как тогда, на охоте, когда на нас кинулся обезумевший вепрь, и я поняла отчего…

Там, на линии прибоя, справившись все же с непокорными волнами, на ноги… на то, что от них осталось, поднимался Рикардо. Феи, пускай даже четвертькровные, живучи донельзя, а он ведь еще и выпил старого Марриса досуха, потому, должно быть, и не погиб в неистовом огне… Черный обугленный остов, ковыляя, двигался на нас, и единственный уцелевший глаз светился в провалившейся глазнице жутким багровым пламенем.

– Уходите! Уходите отсюда! Спасайтесь! – гаркнул Рыжий, опомнившись, и Медда, без особого труда подхватив на руки Аделин, кинулась прочь с неожиданной для ее комплекции прытью, а за нею и немногие оставшиеся зеваки, и даже пираты с гвардейцами – все перемешались. Арнольд подхватил Фиону и последовал за ними.