ДВР, резиденты в Стамбуле и Таллине летом – осенью 1920 г. периодически сообщали обратное, подчеркивая, что Москва всецело управляет Верхнеудинском, преследуя ближайшую цель удержать Японию от активных действий восточнее Байкала в ходе ожесточенных боев с Польшей и Врангелем, а в перспективе – вынудить Токио покинуть российский Дальний Восток и спровоцировать революционные волнения в Маньчжурии и Корее719. В подтверждение планов Москвы экспортировать революцию Комацубара 28 июня доложил о выступлении председателя Коминтерна Н.П. Бухарина на 3-м Всероссийском съезде китайских рабочих в Москве 6 июня с призывом сплотиться в борьбе с мировым империализмом и китайскими эксплуататорами, визите 12 июня во ВЦИК представителя Временного правительства Кореи Хан Хенгвона, а также о принятии прошедшим в июле – августе 2-м конгрессом Коминтерна курса на свержение капитализма и создание всемирной Советской республики720. Масло в огонь подливал Такахаси: 9 декабря он сообщил со ссылкой на агентуру французской разведки в Москве о том, что главной задачей руководства ДВР, согласно полученным из Москвы приказам, является формирование войск по образцу Красной армии и скорейшее образование военной коалиции с Китаем, чтобы в будущем развернуть боевые действия против Японии с одобрения Америки721. Кроме того, Токио не мог игнорировать факт постепенного сближения РСФСР и США в сфере внешней торговли.

Сочетание этих трех факторов, создававших угрозу интересам Японии на континенте, по-видимому, подталкивало империю к прямому диалогу с Москвой. Поэтому в декабре 1920 г. Комацубара обратился к советскому полпреду в Эстонии с предложением организовать встречу официальных представителей обеих стран на территории ДВР. Хотя советская сторона согласилась и предложила японцам отправить Кома-цубару в Москву, 26 февраля 1921 г. Токио аннулировал свое предложение722.

Тем не менее зерно упало в благодатную почву. В августе 1921 г. советский представитель в Варшаве Л.М. Карахан передал через японского посланника в Польше Каваками Тосицунэ предложение о прямых переговорах с Москвой. Хотя в декабре того же года, после серии неофициальных встреч двух дипломатов и обсуждения ключевых вопросов советско-японских отношений (вывод войск, предоставление рыболовной и лесной концессий, невмешательство во внутренние дела и т. д.), империя снова отказалась от прямого диалога, полтора года спустя она самостоятельно инициировала переговорный процесс723.

Сложившаяся в начале 1921 г. обстановка в Европе и Советской России способствовала тому, что в деятельности органов военной разведки Японии большое внимание стало уделяться работе с открытыми источниками информации. Помимо прослушивания радиотрансляций Москвы, резидентуры в Берлине, Таллине, Варшаве, Стамбуле и Париже обрабатывали «Правду», «Известия», «Экономическую жизнь», эмигрантскую и европейскую прессу, закладывая публикуемые там статистические данные о советской экономике в подавляющее большинство своих отчетов. Соответственно, эти цифры перекочевывали в аналитические документы Разведуправления: в 1922 г. целый ряд обзоров Генштаба о Советской России был подготовлен только по материалам советской печати, как, например, доклад от 30 марта о выступлении Л.Д. Троцкого по военным вопросам на 2-м Всероссийском съезде политпросветов, состоянии российской коммунистической партии (большевиков) (РКП(б)), повестке и решениях 9-го Всероссийского съезда Советов, экономической ситуации в регионах, объемах транспортных перевозок в Сибирь, советской внешней политике и закупках продовольствия за рубежом724.

Однако важнейшей частью докладов зарубежного разведаппарата в Европе оставались агентурные сведения и материалы разведок дружественных государств. Помимо 2-го бюро Генштаба Франции, продолжавшего через Такахаси и Куваки информировать Токио о советских мобилизационных планах, дислокации и перебросках Красной армии, в 1921–1922 гг. европейские резидентуры расширили и укрепили связи с эстонской и польской разведками. Поступавшие от них сведения были всеобъемлющими: так, эстонцы через Комацубара и его преемников делились с японцами данными не только о состоянии Балтийского флота, гарнизона Кронштадта или армий Латвии и Литвы, но и советских вооруженных сил в целом, что, например, позволило майору Обата 25 августа 1921 г. направить в Токио разведсводку Генштаба Эстонии о поэтапном сокращении численности Красной армии с 1 740 000 человек в августе до 1 600 000 в сентябре, наличии на центральных артиллерийских складах 31 159 винтовок, 1100 пулеметов и 45 000 000 патронов, обеспеченности войск обмундированием и стрелковым вооружением, переводе на новые штаты дислоцированных в Сибири 2-й и 26-й стрелковых дивизий. Аналогичные сведения поступали из Польши725.

Со своей стороны японский Генштаб старался снабжать европейских партнеров интересующей их информацией: военный атташе Ямаваки, в частности, регулярно передавал в ПГШ сводки об обстановке на советском Дальнем Востоке, где до 1920 г. находилась 5-я польская дивизия, а военный атташе Обата передавал резиденту ПГШ в Таллине капитану Виктору Дрыммеру сведения о дислокации и реорганизации советских войск на Украине и Красной армии в целом, который оценивал их как «наиценнейшие»726.

Пользуясь благосклонным отношением местных властей, европейские резиденты стремились расширить свои агентурные возможности. Тот же Ямаваки еще осенью 1919 г. начал выводить маршрутную агентуру в Москву и Харьков для получения информации о ситуации в РСФСР и планах Добровольческой армии727. После подписания советско-польского договора о перемирии он побывал в качестве наблюдателя от Японии в Белоруссии и Литве и в начале 1921 г. привлек для организации агентурной сети в Гданьске, Познани, Львове, Ровно, Барановичах и Вильно Влодзимежа Хоровиц-Самойлова, что позволило Ямаваки успешно вывести в том же году агентов на Украину и в Белоруссию. Хотя все это делалось без уведомления поляков, 2-й отдел не препятствовал Ямаваки, получая в обмен информацию о советских войсках: 18 августа 1921 г. японский разведчик передал в ПГШ большой доклад об организации и дислокации Красной армии, который был оценен там как достоверный728.

Капризная фортуна нередко была благосклонна к японским разведчикам, но случалось, показывала свой вздорный характер. Так получилось и с Ямаваки: сам того не желая, он зачислил в состав своего негласного аппарата одного из наиболее результативных разведчиков Иностранного отдела ВЧК— ОГПУ в 1920-х гг. Владимира Антоновича Горвиц-Самойлова (Иванова).

Горвиц-Самойлов родился в Варшаве в 1880 г. и к 1921 г. работал редактором газеты «Новое Варшавское слово». Как позднее установила польская контрразведка, в самом начале 1920-х гг. он завербовал некоего Цыбульского (Лукьянова), имевшего большие связи в МВД и 2-м отделе ПГШ, и через него получил в интересах советской разведки ряд важных документов, в том числе польско-румынскую и польско-французскую военные конвенции, что дало повод резиденту Иностранного отдела в Вене Е.С. Гольденштейну направить 18 апреля 1924 г. следующую характеристику Горвиц-Самойлова в Центр: «В период своей деятельности в Польше нашел источники информации в министерствах и польской дефензиве (контрразведке. – Авт.). Результаты его деятельности в тот период характеризуются как очень хорошие»729.

Осенью 1923 г. Иванов выехал из Варшавы в Прагу с рекомендательным письмом от японского военного атташе, который, так же как и советский резидент, аттестовал своего агента с самой лучшей