«Это все придумал Черчилль…»

Евразийские державы постепенно двигались к осознанию необходимости «континентального блока». Но не следует думать, что им мешали только внутренние факторы – взаимное недоверие, разница идеологий, фобии вождей, влияние прошлых обид и конфликтов. Были и внешние факторы, поскольку кошмар континентального блока давно тревожил атлантистских лидеров. 12 февраля 1919 г. британский военный министр Уинстон Черчилль говорил на заседании кабинета: «Если союзники не помогут России, Япония и Германия непременно сделают это, и через несколько лет мы увидим Германскую республику, объединившуюся с большевиками в России и с японцами на Дальнем Востоке в один из самых могущественных союзов, которые мир когда-либо видел».[303] Перспективу сочли нереальной и обсуждать вопрос не стали.

Новую волну тревог вызвал Рапалльский договор. Главы делегаций Ллойд Джордж, Барту, Исии, Факта, Бенеш – атлантисты, как на подбор, – немедленно направили гневное письмо канцлеру Вирту: «Приглашая Германию явиться в Геную… приглашающие державы засвидетельствовали свою готовность устранить все воспоминания о войне и дали Германии возможность честного сотрудничества со своими бывшими врагами… На это предложение, внушенное духом благожелательности и солидарности, Германия ответила актом, уничтожающим дух взаимного доверия, необходимый для международного сотрудничества, установить который было главной целью данной конференции… Немецкие представители… заключили тайно, за спиной своих коллег, договор с Россией и притом по тем самым вопросам, рассмотрением которых они были заняты в честном сотрудничестве с представителями других наций».[304]

Скоро стало ясно, что бояться, собственно, нечего – и Россия, и Германия были слишком заняты внутренними делами. Однако страхи не проходили. В 1925 г. некто Э. Гаррисон выпустил на эту тему роман «Красная камарилья».[305] Миссия Кухара в Берлин и Москву в 1927 г. вызвала очередную волну толков о союзе Японии, Германии и Советской России. Еще в 1921 г. Г. Байуотер предупреждал: «Некоторые из них зашли настолько далеко, что выступили за германо-русско-японский союз, который, они считают, может господствовать над миром. И они продолжали выступать в защиту этой идеи даже после революции и отпадения России ».[306] Наконец, в марте 1935 г. британский дипломат В. Веллсли писал в служебном меморандуме: «К счастью, сейчас нет никаких шансов, что русские и немцы объединятся, но если только на смену Гитлеру придет некто с бисмарковским взглядом на добрые отношения с Россией любой ценой – единственно верная политика с германской точки зрения – ситуация может измениться моментально, и Западной Европе будет противостоять германо-русско-японская комбинация, самая впечатляющая из всех, с которыми ей когда-либо доводилось сталкиваться. У нас есть все основания благословлять слепоту Гитлера и большевизм, которые делают это невозможным в настоящее время. Да продлит Господь дни их обоих!».[307] Так что Хаусхофер был прав: «Всякий изумится, узнав, что первыми, кто увидел забрезжившую угрозу такого континентального блока для англосаксонского мирового господства, были авторитетные англичане и американцы, в то время как мы сами, даже во Второй империи , еще долго не имели представления о том, какие возможности могли бы возникнуть на основе связей Центральной Европы с ведущей державой Восточной Азии через необъятную Евразию».[308]

Как-то раз в 1937 г. германский посол в Лондоне фон Риббентроп беседовал с тем же самым Черчиллем, в то время лидером оппозиционного крыла консерваторов. «В ходе этого разговора Черчилль проявил полную неуступчивость и без обиняков сказал: «Если Германия станет слишком сильной, она будет снова разбита». Когда мой муж ответил, что на сей раз это будет сделать не так-то просто, поскольку у Германии есть друзья, Черчилль заявил: «О, мы достаточно ловко сумеем в конце концов все-таки перетянуть ваших друзей на нашу сторону»».[309] Так и вышло.

Черчилль в 1937 г. – совсем не та мужественная и величественная фигура «британского бульдога», к которой мы привыкли под воздействием пропаганды военных лет. Тогда это был «генерал без армии», вечный оппозиционер, самый суровый критик правительства в палате общин – но без малейшего шанса снова войти в состав кабинета. Пройдет несколько лет, и людям, особенно за границей, будет казаться, что «старый добрый Винни» был у власти всегда. За его спиной была долгая политическая карьера, но знала она не одни только взлеты.[310]

Сын лорда Рандольфа Черчилля и американки Дженни Джером, Уинстон с юности любил приключения. В двадцать один год, не одолев высшего образования, он уже на военной службе, в двадцать четыре участвует в битве при Омдурмане в составе Нильского экспедиционного корпуса и сразу же пишет об этом книги. Британские политики никогда не чуждались словесности, но только Черчилль получил Нобелевскую премию по литературе. Он писал всю жизнь, писал много и охотно, а в иные годы жил в основном на гонорары. Однако в тридцати четырех томах юбилейного собрания его сочинений нельзя не заметить одной характерной черты: все это о «себе любимом», включая многотомные истории двух мировых войн, или о своих предках, начиная с отца и кончая первым герцогом Мальборо («Мальбрук в поход собрался»). Лорд Бальфур, друг покойного Рандольфа, назвал пять томов «Мирового кризиса» (о Первой мировой войне) «великолепной автобиографией Уинстона, слегка замаскированной под всеобщую историю».