ведьмы заплясали янтарные искорки. И там больше не было страха. Что-то иное… непонятное… мягкое, как шёлковые одежды, которых она никогда не носила…

Отец Гаэтано прохаживался из угла в угол своего кабинета. Точнее, не лично своего, конечно, а предоставленного ему на время ведения следствия. Каждый раз, оказываясь около стола, он начинал снова и снова перекладывать и просматривать бумаги, вчитываться в строки доносов и показаний, словно пытаясь найти что-то новое, ранее ускользнувшее от его внимания. Что-то, позволяющее отменить завтрашний допрос.

Но в глубине сердца знал, что не найдёт ничего смягчающего вину Бьянки из Рима. Вспоминая выражение её лица, глаз, осанку, тембр голоса, Гаэтано ни на миг не мог предположить, что она не ведьма . Отсутствие страха перед судом и пытками, точнее, силы, чтобы преодолеть этот ужас, могут быть только у прислужницы Врага рода человеческого. Невинно обвинённая уже давно бы рыдала, валялась в ногах у инквизиторов и умоляла отпустить её. А единственная слабость, которую позволила себе рыжеволосая, — лёгкая дрожь в голосе при ответе на особо каверзные вопросы.

В конце концов Гаэтано обессиленно преклонил колени перед распятием. Шёпот молитвы в ночи звучал обречённо:

— Amen.

Маленькое окошко под самым потолком камеры еле-еле светилось. Сегодня полнолуние. Луна, как огромная монета, меняет цвет от латунно-жёлтого на восходе до ослепительно-белого, как начищенное серебро, в зените. Вселяет беспокойство в души, одним принося ночные кошмары, вторых бросая в объятия обжигающей страсти, третьих заставляя петь длинные печальные песни, четвёртым подсказывая дорогу к лёгкой добыче…

Фигурка девушки гипсовой статуэткой застыла на каменном полу. Лунный свет ещё сильнее выделил природную бледность кожи, бросив непроглядно-чёрные тени на одну сторону её лица. Бьянка хотела привычным жестом потеребить на шее амулет — оправленный в серебро огромный волчий клык — но рука погладила пустоту. Его отобрали сразу, при аресте, хотя в этой безделушке не было ни капли магической силы, просто красивый кулон, память о матери. Ведьма слегка улыбнулась: как глупо со стороны инквизиции думать, что для колдовства ей нужны какие-то вещи, словно костыли калеке.

Она даже не заметила, когда сознание начало уноситься вслед за светом луны, когда она перестала видеть мрачный камень стен и корявые прутья чугунной решётки. В какой-то миг в серебристом сиянии проявился силуэт — мужчина в тёмных одеждах, ниспадающих до пола. Бьянка не удивилась и не испугалась, но не сразу поняла, почему он показался ей таким знакомым. Непроглядно-чёрные глаза на молодом красивом лице заслонили от взора ведьмы полумрак застенка, с губ пришельца сорвался шёпот:

— Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum Christum, Filium eius unicum, Dominum nostrum…

По телу Бьянки прошла дрожь. Ведьма с тихим возгласом очнулась. Оглянувшись, она поняла, что по-прежнему одна, никто не потревожил её в эту ночь. «Что же это за морок? Откуда? Сколько видела за свою жизнь инквизиторов — ни один ещё в снах не являлся…» Девушка зябко поёжилась — то ли от холода, то ли от странного ощущения в груди. Она прошлась из угла в угол, пытаясь разобраться в своих противоречивых чувствах. А разложить их по полочкам оказалось ох как трудно! На самой поверхности масляной плёнкой плавал страх — страх перед болью, пыткой, смертью. Под ним таился тёмно-серый бесформенный сгусток упрямства и уверенности в собственной правоте. Где-то по уголкам пряталась тоска, навеянная мрачным запертым помещением и всей жуткой атмосферой здания Инквизиционного Трибунала. Жаркими языками пламени вспыхивала гордость. Но все эти эмоции были родными, привычными… и только где-то очень глубоко, за всем этим хитросплетением Бьянка ощутила нечто новое. Там горели угольками чёрные глаза отца Гаэтано, звучал его чёткий, мелодичный голос…

Он не знал, зачем спустился на нижний этаж здания. У Гаэтано и в мыслях не было идти к подсудимой. Однако ноги сами несли по крутой лестнице, по освещенному коптящими факелами коридору. Дежурный стражник как раз делал очередной обход, поэтому встретился с инквизитором уже на полпути к камере, в которой ожидала завтрашних пыток ведьма Бьянка.

Охранник почтительно склонил голову:

— Что вам угодно, святой отец?

— Ключ, — Гаэтано протянул руку.

— Э-э-э… От какой камеры? — после паузы спросил стражник. Он участливо смотрел на священника, которому явно было нехорошо. Тёмные тени легли под глазами после бессонной ночи, в зрачках плясали странные огоньки.

— Ведьма, что сегодня была в суде.

— Красивая девочка, святой отец, — понимающе ухмыльнулся стражник.

Инквизитор, не утруждая себя словами, наотмашь ударил солдата по лицу, разбив тому губы в кровь.

Лязг ключа в замке раздался уже в преддверии рассвета. У Бьянки в голове заметались панические мысли: «Почему так рано? Ведь допрос назначили на полдень! Не хочу! Нет!» А потом ей показалось, что вновь вернулся давешний сон — на пороге стояла фигура мужчины в тёмном одеянии инквизитора. Ведьма тихо, почти беззвучно вскрикнула, сама не поняв, чего больше было в этом возгласе — удивления, страха или… радости.

Лунный свет на долю мига ослепил Гаэтано после тьмы коридора. Девичий силуэт замер в узком луче, падающем из окошка. Лицо ведьмы скрывается в тени. Инквизитор нерешительно шагнул в камеру, медленно прикрыл за собой тяжёлую дверь. «Зачем я сюда пришёл?» — мелькнула запоздалая мысль.

Молчание длилось, казалось, что слышно позвякиванье пылинок, кружащихся в лунном сиянии. Гаэтано не видел глаз заключённой, но почему-то был уверен, что она так же неотрывно смотрит на него.

— Ну, что ждёшь? Делай то, зачем пришёл! — Бьянка шагнула вперёд, стремясь разбить невыносимую тишину, развеять нереальную неподвижность воздуха. Она остановилась в полушаге от священника. Хотя инквизитор был почти на голову выше девушки, ведьма умудрилась взглянуть свысока, с таким обжигающим презрением, что любой мужчина, оказавшийся на его месте, тут же бы отступил.

Инквизитор не двинулся с места. Бьянка тоже замерла, наткнувшись на его взгляд — не похотливый, как она ожидала, а измученный.

Теперь он видел её глаза — изумрудная зелень потемнела от гнева и отчаяния. Она не была беззащитной, ранимой, неправедно оклеветанной жертвой. Нет, сомнения, зародившиеся было в душе Гаэтано, не могли существовать под взглядом этих дьявольских глаз. Ведьма.

— Я пришёл для того, чтобы в последний раз предложить тебе покаяться и подписать признание. Пока к тебе ещё не применена пытка. — Голос святого отца звучал хрипло, с надрывом.

Молчание.

— Подпиши! — он протянул бумагу и перо.

Рука инквизитора чуть заметно дрожит. Пылинки звенят в лунном свете.

— Пожалуйста…

Последнее слово скорее похоже на беззвучный вздох.

Бьянка осторожно протянула руку, чтобы