По мнению Матильды то, что ее отец оказался на берегу реки Инн именно в ту минуту в мае 1894 года, — чудовищная шутка экспериментирующего судьбами мира бога. Еврей спас жизнь Адольфу Гитлеру! Звучит как издевка — но это чистая правда.

Матильда должна была составить короткий репортаж, а написала о нью-йоркских психоаналитиках полкниги. Артур после долгих препирательств выделил ей три колонки в субботнем номере. Ему казалось, что если он даст больше места, все его враги завопят, что он снова сделал из «Нью-Йорк таймс» еврейский кибуц. Несмотря на болезненные для Матильды купюры, статья вызвала волну протестов. Главным образом потому, что в ней давалась высокая оценка психоанализу, особенно его самому противоречивому аспекту: сексуальности, которую он вскрывает и с которой пациенту, или, как выражаются психоаналитики, «клиенту» позволяет столкнуться лоб в лоб. Но именно эта часть материала Матильды показалась Стэнли самой убедительной.

Во время связи с Дороти, если это вообще можно назвать связью, у него начались проблемы с эрекцией, которые не исчезли и когда он перестал с ней встречаться, и Стэнли понял, что нуждается в помощи. Он ходил к психоаналитику, точнее, к трем сразу не потому, что в конце двадцатых это было модно. Настолько модно, что представители нью-йоркской элиты стали говорить, распространяя свое не совсем адекватное мнение, что психоаналитик «необходим человеку больше, чем завтрак». И это после «черного вторника» в октябре 1929 года, когда многим не хватало денег на этот самый завтрак! Конечно, люди нуждались в психоаналитике, но гораздо больше все-таки в хлебе насущном. Стэнли же «анализировал себя» не из-за того, что поддался веяниям моды: он прекрасно знал, как эти веяния создаются. Он приходил в три разных кабинета и ложился на кушетку, потому что действительно нуждался в помощи и у него были на это деньги. Он не мог справиться с последствиями истории с Дороти Паркер самостоятельно. Не помогал ни алкоголь, в зависимость от которого он постепенно впадал... ни, как выяснилось спустя несколько месяцев, психоанализ. А помогла — микстура от кашля...

«Чудесную микстуру» первым притащил в редакцию Мэтью из спортивной редакции. И это никого не удивило. Мэтью прикуривал одну сигарету от другой и кашлял беспрерывно — что вовсе не мешало ему пропагандировать в своих статьях и очерках здоровый образ жизни. Он интересовался всем, что могло бы помочь его проблемам с горлом, бронхами и легкими. И в один прекрасный день его заботливая жена Мэри купила в аптеке новую «фантастическую» микстуру от кашля. Ее уже давно рекламировали во всех, не только нью-йоркских, газетах. Героин. Из Европы. От солидной, старинной мюнхенской фирмы «Байер». Американские профессора, доктора медицины без устали писали о достоинствах этого лекарства. «Эффективное, необыкновенное, абсолютно безопасное», к тому же не требующее рецепта. Героин можно пить в виде микстуры, глотать в виде таблеток, а женщины могут его употреблять в виде влагалищных свечей. После приема героина кашель якобы проходил мгновенно. У мужчин, женщин и детей. Мэтью тоже перестал кашлять. Всех в редакции это чрезвычайно удивило, ведь хронические «сигаретные» приступы кашля были так же неотделимы от образа Мэтью, как и не менее «хронические» интрижки. Он изменял жене даже чаще, чем у него случались приступы. И тут вдруг Мэтью, хоть и не стал меньше курить, совершенно прекратил кашлять. Он признался Стэнли, что ему помогла микстура, и открыл приятелю еще одну особенность воздействия героина. Мало того что Мэтью перестал кашлять, он ощутил себя другим человеком. Сильным, привлекательным, брутальным, избавившимся от комплексов.

Мэтью рассказал это Стэнли однажды вечером в «Коттон клабе», джазовом клубе на 142-й стрит в Гарлеме, после долгого и трудного дня в редакции. Был концерт Дюка Эллингтона. В антракте они сидели в баре и торопливо, дабы не опоздать на второе отделение, накачивались «Мэдденс № 1». Эта производимая подпольно водка, которую во времена сухого закона по-тихому наливали в кофейные чашки, была излюбленным напитком ловкого, хорошо известного в нью-йоркском криминальном мире владельца клуба Оуэна Мэддена, который, пользуясь захлестнувшей Америку волной интереса к джазу, привозил самых лучших музыкантов из южных штатов. Именно поэтому «Коттон клаб» быстро превратился из малоизвестного заведения в черном Гарлеме в культовое место Нью-Йорка. Здесь можно было послушать и увидеть Бенни Гудмена, Луи Армстронга, Томми Дорси, Флетчера Хендерсона, Чика Уэбба и, как в тот вечер, Дюка Эллингтона.

Стэнли часто приходил туда, но только ради музыки. Черной, волнующей, ошеломляющей афроамериканской музыки из Нового Орлеана. Но только музыка здесь была черной. И конечно же, музыканты. В «Коттон клабе» царил апартеид. Негры могли находиться на сцене, подавать напитки, мыть посуду и убирать туалеты. За столиками сидели исключительно белые. И поэтому Стэнли не любил тут бывать. И если бы не Мэтью, которому приспичило выпить и поболтать, он ни за что не покинул бы зал и не перешел в бар, где высокая стойка со столешницей черного дерева символично делила мир на две части: по одну сторону вертелись как белка в колесе черные бармены, а по другую сидели белые клиенты, раса господ. Рабство в Америке, может, и ушло в историю, но даже положивший ему конец покойный Авраам Линкольн до последних своих дней считал и публично утверждал, что «хотя негры никогда не будут равны белым как раса, они заслуживают свободу как граждане». Этого хватило, чтобы черные окрестили его «отцом Авраамом», сравнивая с библейским Моисеем, который привел свой народ в землю обетованную. «Коттон клаб» в нью-йоркском Гарлеме, и в особенности его бар, ничем эту землю не напоминал. За барной стойкой стояли «граждане», которые — хотя здесь в это трудно было поверить, — имели точно такие же права, как и Стэнли. Они отличались от него лишь концентрацией пигмента кожи. Теоретически — как это ни абсурдно звучит — любой из них мог однажды, согласно свято чтимой американцами конституции, стать президентом Соединенных Штатов. Президент-негр?! Присягающий на верность конституции, положив руку на Библию у вашингтонского Капитолия, построенного руками черных рабов?! На площади, где еще сто лет тому назад неграми торговали как скотом?! Это казалось столь же невероятным, как то, что человек будет когда-нибудь гулять по Луне. Если бы Стэнли довелось родиться негром, он чувствовал бы себя в баре «Коттон клаба» униженным...

А вот Мэтью всего этого совершенно не замечал. По рождению, по происхождению и убеждениям он был чистой воды расистом. Он считал, что порядок возможен только тогда, когда «негры знают свое место, а женщины готовят еду, рожают детей и ублажают мужчин». Но кое в чем он неграм завидовал, а именно — их легендарно длинным пенисам. Мэтью считал, что негры «портят белых женщин: после секса с ними тем подавай член длиной в двадцать дюймов. А азиаткам — так вообще в двадцать пять». Именно от Мэтью, во время одной из бурных дискуссий об американском расизме, Стэнли узнал, что у азиаток «неглубокие вагины, поскольку у азиатов очень короткие члены. Эта зависимость обусловлена эволюцией, и особенно заметна на примере кореянок и корейцев. Поэтому хватит и половины палки, чтобы удовлетворить азиатку. Но только если ее еще не поимел черный. Такой подавай полторы». Расизм Мэтью был очень конкретным, хотя иногда довольно странным. Но в тот вечер в «Коттон клабе» они не говорили о расизме. Мэтью не терпелось рассказать Стэнли об удивительной немецкой микстуре от кашля.