И все же с кровати его поднял не мерный гул авиационных моторов, а стрекотание телефонного аппарата. На этот раз ему не пришлось гадать, с какой дамой имеет честь беседовать.

— Кого вы возомнили из себя, Скорцени? — с яростной невозмутимостью поинтересовалась Фройнштаг, вкладывая в слова всю накопившуюся за время их итальянского вояжа желчь. — Долго мне еще топтаться у вашей двери, решая для себя: стучать или не стучать?

— Я был убежден, что вы давно определились в пользу непреклонного «стучать». Или не сумели?

— Можете считать, что упустили тот счастливый момент, когда я не задумываясь постучалась бы в вашу дверь.

— Вся наша жизнь состоит из упущенных моментов, извините за философствование, — Скорцени только сейчас вспомнил, что стоит у телефона в чем мать родила, и уже подсохшие рыжеватые волосы на его теле топорщатся, подобно клочьям шерсти на прошедшем через брачные баталии молодом орангутанге. — Воспринимайте мои слова как вершину философской мысли, — почесал он мохнатую грудь, уподобляясь тому, с кем только что сравнил себя. И в этом почесывании тоже проявлялось нечто такое, что вполне могло сойти за элемент философии земного бытия.

К счастью, самолет ушел на запад, так и не атаковав отель. Решись он на это, и… Скорцени живо представил себе, как он по-горильи метался бы по номеру в поисках своей одежды. Да и Фройнштаг пока тоже не определилась. Значит, можно еще понежиться в постели.

— Конечно, сейчас вы начнете ссылаться на авиацию англичан и собственную леность, — упредила его Фройнштаг. — А тем временем я присмотрела здесь небольшую бухточку. Правда, она временно оккупирована: какой-то морской офицер развлекается в ней с пылкой корсиканкой. Но ведь мы заставим их убраться оттуда, отпугнув вашим внешним видом, разве не так?

— Благодарю за любезность! Кто такая Жанна д’Ардель?

От неожиданности Фройнштаг поперхнулась.

— А действительно, кто такая Жанна д’Ардель? — медленно, по слогам, переспросила она. — И почему вы спрашиваете об этом меня? Вот кто такая Мария-Виктория Сардони — это я твердо усвоила. Хотите, скажу вам, кто такая княгиня Сардони, а, штурмбаннфюрер? — с явной угрозой в голосе поинтересовалась Лилия. — И вам совершенно нечего будет возразить.

— Убирайтесь к черту, унтерштурмфюрер, — незло проворчал Скорцени, не желая вступать в новую схватку. Все равно, так или иначе, а побеждала в подобных схватках Фройнштаг. Всегда почему-то она, даже когда Скорцени начинал чувствовать себя абсолютным победителем. — Неплохо было бы узнать, что это за дама такая и почему она вдруг заинтересовалась мною.

— Теперь меня это интригует не меньше, чем вас. Пока что жду у подножия лестницы, ведущей к морю. Одна, без Жанны д’Ардель. Нет, все-таки… хотите, объясню вам, кто такая княгиня Сардони? Иначе вы так и будете пребывать в полнейшем неведении.

Они видели, как тот, кого осаждали в горящей хате, выбрался на камышовую стреху и затравленно оглянулся.

— Что, полицаюга, дожеребцевался по нашим бабам?! — торжествующе крикнул один из вооруженных сельских активистов. — Слезай, кастрировать будем!

Кто-то из крестьян пальнул по полицаю, но не попал. И сухощавый милиционер, что прятался за углом сарая, который, очевидно, был среди них за старшего, тотчас же приказал прекратить стрельбу.

— Деваться ему все равно некуда, разве что в себя пальнет, — объяснил он остальным шести «истребителям», которые залегли за полуповаленной оградой усадьбы или так же, как он, прятались за дворовыми постройками.

— А у него уже нечем пулять! — вновь подал голос въедливый мужичок, заботившийся о нравственности деревенских баб. — Ему уже не то что стрелять, но и помочиться не из чего — вот что я вам скажу!

Поддавшись собственному злословию, он не заметил, как едва уловимым движением полицай приподнял обрез и поставил свинцовую точку на всем том, что «истребитель» успел сказать и чего уже никогда не выскажет.

Очевидно, это была последняя пуля, и полицай выстрелил сгоряча, не выдержав насмешек. Поняв свою оплошность, он метнулся назад, под защиту стрехи, отсидел там недружный залп осаждающих, а затем, уже задыхаясь от дыма, покатился по скату крыши вниз, к ногам победителей.

Однако в ту самую минуту, когда пятеро торжествующих «истребителей» окружили лежащего полицая, группа Курбатова, которая до сих пор таилась на склоне подмытого паводком берега речушки, огненно проредила их, заставив одних навечно предать свое тело земле, других — залечь или разбежаться.

И пока быстро пришедший в себя совратитель деревенских вдов заползал за полуразрушенный сарай, диверсанты прикрывали его огнем, не давая «истребителям» возможности приподняться.

— То, что ты — полицай, мы знаем, — на ходу бросил Курбатов, уводя спасенного вместе с остальной группой по берегу, к ивняковым зарослям. — Нас интересует другое: ты здесь один или где-то поблизости целый отряд?

— Кто же вы такие, господи? — только сейчас разглядел полицай, что все его спасители, включая и фон Бергера, облачены в красноармейскую форму.

— Диверсанты, как ты уже мог бы и догадаться, — ответил за Курбатова фон Тирбах. — Так сколько вас?

— Один остался. Было трое.

— И все полицаи?

— Один из дезертиров. Другой — черт его знает кто такой. Вроде как из тюрьмы беглый. Все равно их уже нет.

Стрельба затихла. Курбатов поднялся на поросший кустарником косогор и, к своему удивлению, убедился, что группу никто не преследует. По шаткому мостику, большая часть досок которого была сорвана, они с трудом сумели переправиться на ту сторону, даже не замочив ног, и полицай, успевший выпросить у Власевича два патрона для своего обреза, ликующе пальнул в сторону горящей хаты, возвещая, что и в этот раз «истребителям» не удалось взять его, он снова спасен.

Почти два часа они уходили по топким перелескам, по вязким глинистым пригоркам и заливным лугам, по окраинам которых увядали под солнечными лучами стога первого покоса. Но именно тогда, когда казалось, что никакой погони последовать уже не может и самое время передохнуть, где-то впереди послышался гул автомобильных моторов, а затем громкие отрывистые команды.

— Ну вот, кажется, пришли-погуляли, — проворчал Кульчицкий, вырвавшийся вперед и первый разглядевший две машины, с кузовов которых спрыгивали солдаты.

— Что будем делать? — подполз он к залегшему у края малинника Курбатову.

— Видишь, вон там, впереди, почти у опушки, кустарник?

— Вижу. Глина. Что-то вроде старого заброшенного окопа.

— Что-то вроде. Передай: короткий бросок к полуобгоревшей сосне, а дальше — ползком. И чтобы ни звука.

Его расчет оказался психологически точным. Никому из солдат, получивших приказ прочесать этот небольшой лес, и в голову не могло прийти, что диверсанты, которых им следовало обнаружить, затаились буквально у опушки, сгрудившись в старой, оставшейся, наверное, еще с начала войны, воронке. Все пространство вокруг кустарника было затоплено дождевым разливом, и его обошли, устремляясь в густоту дубрав. Тем более что с той стороны леса, со стороны деревни, уже доносились голоса и одиночные контрольные выстрелы — это другая цепь солдат двигалась им навстречу.