Отпустив их от себя метров на двести, Власевич и фон Тирбах подползли к машинам, без лишнего шума сняли копавшихся в моторе одной из них водителей и утащили их тела в противотанковый ров, пролегавший вдоль дороги и как бы разделявший вместе с ней два леса.

— А вот здесь мы передохнем и дадим бой, — первым залег на его размытом склоне Курбатов.

— Звоны святой Бригитты, зачем?! — почти взмолился Кульчицкий.

— Я ожидал этого вопроса от кого-либо из новичков — господ немецких офицеров или Бродова, — кивнул в сторону молча подчинившегося приказу полицая.

— Но у нас есть возможность уйти, — поддержал поляка капитан фон Бергер. — Лес, чуть правее — хутор, за ним — лесистые холмы…

— Вы все еще не поняли, что за люди освободили вас, господин капитан. Мы пришли в эту страну не для того, чтобы спасаться бегством. А то ведь комиссаришки и впрямь решат, что имеют дело с шайкой дезертиров. А мы, к вашему сведению, белые офицеры.

— Вы? Белые?! — не поверил Бродов. — Да неужели? Это ж откуда вы могли взяться здесь, белые?

— Вот тебе три обоймы к твоему винчестеру, — осчастливил его Власевич. — Это тебе на раскурку, остальные добудешь сам. В бою. Мы действительно белые офицеры, из армии генерала Семенова. Думаю, вам стоит знать об этом. Мы прошли через всю Сибирь. И сражаться должны, как надлежит белым офицерам. Благодарю, господин подполковник, оказывается, иногда нелишне напомнить об этом даже самому себе.

Курбатов осмотрел свое войско: четыре белогвардейских офицера, два немецких, один бывший полицай, который, как оказалось, дезертировал из штрафной роты, куда был направлен из лагеря. А в лагерь попал потому, что бежал из мест спецпоселения для бывших куркулей.

И с этой группой он шел к западным границам Единой и Неделимой, чтобы продемонстрировать Берлину, на что способны истинно русские офицеры из маньчжурской армии атамана Семенова. Интересно, приходилось ли хотя бы одному командиру командовать в эту войну подобным войском? Вряд ли.

— А ведь там, в кабинах, остались два автомата убитых шоферюг, — вдруг вспомнил Бродов. — Надо бы вернуться и взять.

— На кой черт? — молвил Власевич.

— Вы что?! — изумился штрафник. — Да здесь каждый патрон — что добавленных Богом полжизни.

— Тогда пойдем вместе, — предложил тот же Власевич. — И, пожалуй, положу-ка я в каждой кабинке по гранате с сюрпризом.

С помощью проволоки поручик привязал гранаты так, чтобы взрывы происходили при попытке открыть дверцу, и, прихватив автоматы, отошел вместе с прикрывавшим его Бродовым чуть в сторону, к придорожному холму.

Офицер, выведший солдат из леса, не сразу понял, что водители исчезли. Собрав бойцов на опушке, он повел их к машинам и, приказав садиться, рванул дверцу ближайшей из них.

Шесть автоматов и снайперская винтовка Власевича стали хорошим дополнением к тому аду, в котором метались у горящих развороченных машин солдаты-каратели.

Морского офицера и его корсиканку выживать не пришлось. Насладившись одиночеством, купанием и ласками, которые не прерывались ни на суше, ни в воде, эти двое вызывающе загорелых влюбленных поспешно оделись и уступили поле сражения без боя.

— Моя ошибка заключается в том, что в свое время не направил свои стопы в военно-морской флот, — молвил Скорцени, глядя вслед неплохо сложенному коренастому морячку, успевшему загореть так, словно он не служил здесь, а наслаждался свадебным путешествием.

— Вас, штурмбаннфюрер, обязательно направили бы в северный флот, — исключительно из вредности своей напророчество-вала Фройнштаг.

Кротостью нрава она никогда не отличалась, однако Скорцени заметил, что после «расстрела» на террасе у виллы «Эмилия» характер ее стал просто-таки несносным. Все еще не могла простить столь явной измены со «смазливой итальяшкой». Хотя и измены-то, если рассудить трезво и по-мужски, никакой не было. Весь вопрос состоял в том, как заставить рассуждать по-мужски Лилию Фройнштаг. Не упоминая при этом о ритуальном «поцелуе нежной германки».

— Вы не позволяете мне ни на минуту забыться, ни на грош пофантазировать, — добродушно заметил обер-диверсант, оставляя за собой право быть великодушным при любой ситуации. Должна же когда-нибудь Лилия оценить это. И простить. Как в свое время он простил ей страсти в бассейне, на вилле архитектора Кардьяни, когда она чуть было не растерзала бедную «смазливую итальяшку» в порыве своих лагерно-лесбиянских страстей.

А вот место Фройнштаг присмотрела удивительное. Войдя в отвоеванную бухточку, она не стала разбивать пляжный лагерь там, где нежились моряк и корсиканка, а обошла небольшую каменистую россыпь и оказалась в настоящем фьорде, хотя и обращенном своим входом на север, но залитом палящим солнцем корсиканского юга. Изумрудная трава, акварель залива, высокие скалы, ограждавшие аборигенов от любопытства и ветров.

— Теперь вы знаете, где мы соорудим свою хижину, когда война наконец завершится, — мгновенно подобрела Фройнштаг настолько, чтобы хоть чуточку смягчить приказной тон, в котором довела до сведения нггурмбаннфюрера свои жизненные планы.

— Вы развеяли мои последние сомнения на этот счет, Фройнштаг.

Они появились во фьорде во цивильном: на Лилии было длинноватое, чуть ниже колен, легкое платье, Скорцени облачился в серые брюки и темно-синюю безрукавку. В таком одеянии они могли появляться где угодно, и везде их принимали бы за местных горожан.

— Своими шрамами, штурмбаннфюрер, вы сводите на нет всю нашу маскировку, — мрачно шутила Фройнштаг. Она успела расстелить небольшой коврик, которым пользовалась еще на лигурийском побережье Италии, и легла на спину, слегка поджав при этом ноги, ровно настолько, чтобы оголить икры и поиграть Скорцени на нервах. — Все равно в любом порядочном обществе вас примут за отпетого уголовника.

— Или диверсанта.

— Исключено, — критически скользнула взглядом по его лицу Лилия. — Явно не тянете. Фактура не та.

— Вот черт…

Скорцени как можно незаметнее осмотрел вершины громоздившихся вокруг их убежища утесов, полосу залива — и остался доволен тем, что все голоса доносились откуда-то из-за гребней, а единственный парус рыбацкой лодки находился настолько далеко в море, что его попросту не следовало принимать в расчет.

Убедившись, что им здесь никто не помешает, Скорцени опустился на колени у ног Лилии.

— Только не вздумайте набрасываться на меня, штурмбанн-фюрер, — игриво предупредила Фройнштаг, расстегивая халат и обнажая замысловатую итальянскую кофточку для купания, соединяющую в себе бюстгальтер и верхнюю часть купальника. — Если я закричу, никто не поверит, что вы мой муж.

— Вы забыли, что рейхсфюрер призывает солдат СС к внебрачным связям. У нас это поощряется, — улыбнулся Скорцени своей чарующей «улыбкой Квазимодо».

— Ради продолжения рода, Отто, только ради продолжения рода и поддержания чистоты крови[38]. Но ведь вы, надеюсь, не собираетесь использовать меня для продолжения рода?