мучило только одно – существование еврейского народа. Ненависть к евреям бурлила адским пламенем во всех его писаниях – с "Одного дня Ивана Денисовича" и до "Двести лет вместе"».

Дальше можно не продолжать. Обида Солженицына на Шолохова вынудила его заняться малоприличными раскопками, то же и в случае с Нехамой Шварц. Но здесь автор защищает не только самою себя, но и весь народ, что должно выглядеть как оправдание наветам. В этом своём подвижничестве заокеанская мадам не останавливается перед обвинением в адрес целых народов. Вот что она писала в 2010 году всё в том же замечательном «Еврейском мире»:

«В ХХ веке общими усилиями немцев, англичан, поляков, украинцев, белорусов, литовцев, эстонцев, латышей и прочих народов давняя мечта мира обернулась уничтожением трети еврейского народа. Одни уничтожали евреев, другие закрывали перед убегающими двери, но все нажились на грабеже и гибели евреев».

Бессмысленно опровергать автора, который за недостатком мыслей использует эмоции. Но вот в 2002 году другой автор, куда более вменяемый, тоже выдвинул обвинения против Солженицына. Речь о книге Владимира Войновича «Портрет на фоне мира»:

«Меня не столько то смутило, что он под псевдонимом Ветров подписал в лагере обязательство сотрудничать с "органами", сколько возникшее при чтении этого эпизода в "Архипелаге" чувство, что признание выдается за чистосердечное, но сделано как хитроумный опережающий шаг. Воспоминатель поспешил обнародовать этот случай, не дожидаясь, пока за него это сделают его гэбэшные оппоненты».

Я бы не решился столь категорично утверждать, какие мысли беспокоили создателя «Архипелага». Тем более, что вместо «гэбэшных оппонентов» против Солженицына выступил его давний друг Лев Копелев. В «Открытом письме Соженицыну», написанном в 1985 году, есть и такие слова:

«Особую, личную боль причинило мне признание о "Ветрове". В лагерях и на шарашке я привык, что друзья, которых вербовал кум, немедленно рассказывали мне об этом… А ты скрывал от Мити и от меня, скрывал еще годы спустя. Разумеется, я возражал тем, кто вслед за Якубовичем утверждал, что значит ты и впрямь выполнял "ветровские" функции, иначе не попал бы из лагеря на шарашку. Но я с болью осознал, что наша дружба всегда была односторонней, что ты вообще никому не был другом, ни Мите, ни мне… И во все последующие годы в Москве, каждый раз, когда я замечал, что ты хитришь, что говоришь неправду, что лицемеришь или, напротив, хамишь, я не мог порвать с тобой и потому что слишком прочно укоренены были во мне давние дружеские связи, но прежде всего потому, что ты всегда был под угрозой».

Обвинения Солженицына в стукачестве возникли после обнародования фотокопии «доноса», который Ветров написал в Экибастузском лагере. Некоторые исследователи считают, что компромат был сфабрикован КГБ для того, что снизить влияние Солженицына на умы после лишения его советского гражданства и высылки в Европу. Другие, как можно было убедиться, до сих пор настаивают на том, что Солженицын был доносчиком. Тут многое определяют не мнение бывшего сокамерника и даже не вполне убедительное признание Солженицына, сделанное в «Архипелаге». Начать нужно с основного аргумента обвинителей, поскольку сам факт своего согласия сотрудничать с «органами» Солженицын не отрицал, уточняя, что согласие дал, но не работал.

Впервые экспертизу «экибастузского доноса» выполнил немецкий криминолог Франц Арнау, в 1978 году якобы установивший по результатам анализа этого документа идентичность Ветрова и Солженицына – речь о статье в немецком журнале "Neue Politik". Согласно другой версии, от почерковедческой экспертизы, предложенной Солженицыным, Арнау отказался. Как бы то ни было, сторонники Солженицына пришли к выводу, что Арнау действовал по заданию «Штази» и КГБ.

Однако у противников Солженицына остался другой аргумент, призванный доказать наличие доноса. Тут уже речь идёт о самодоносе. Будто бы в 1944 году, незадолго до конца войны, Солженицын оговорил самого себя, чтобы не попасть на фронт. Решающей уликой против Солженицына и его друзей стало слишком уж откровенное письмо студенческому приятелю Николаю Виткевичу, где Солженицын критиковал сталинский курс и пренебрежительно называл вождя народов Паханом. Довольно шаткая конструкция, поскольку несколько лет в сталинских лагерях вряд ли можно считать приемлемой альтернативой пребыванию на фронте.

Сторонники версии о работе Солженицына в качестве стукача искали новые доказательства. В одной из своих книг Владимир Бушин намекал на то, что фотокопию «экибастузского доноса» Арнау получил во время своего визита в Москву, и не от кого-нибудь, а от самого Льва Копелева – в книге он зашифрован литерой «К», но всё сходится именно на Копелеве:

«Этот человек и рассказал о подлинном характере интересующих нас лагерных событий 22 января 1952 года, поскольку был их очевидцем, он-то и презентовал Арнау донос Ветрова. При этом сообщил, что в свое время сей документ был предъявлен в ходе одного из процессов по реабилитации некоего третьего лица и, к счастью, сохранился у адвоката. Он получил документ от адвоката, которого удалось убедить в том, что документ может быть полезен "К" для его собственной реабилитации».

По мнению Бушина, передача фотокопии произошла в 1974 году, то есть когда Копелев всеми силами поддерживал гонимого властями Солженицына, и было это задолго до того, как они рассорились. Вот так попытка доказать факт одного доноса приводит к появлению новой клеветы, причём против человека, который уже не может постоять за самого себя.

Так был ли Солженицын стукачом? В некоторых случаях, когда есть не вполне убедительные факты, на помощь может прийти только логика. Способен ли зэк отказаться от обязательства сотрудничать? Могу предположить, что сексот «отлынивал» от работы с помощью хитрости – об одном из таких случаев рассказ будет впереди. Но то было на воле! Здесь же он в полной зависимости от «кума», своего негласного начальника, а потому возможности обмана крайне ограничены, не говоря уже о том, что чреваты самым огорчительным итогом. Судя по тому, что Солженицын благополучно устроился в «шарашке», «кум» был вполне доволен. Хотя и так могло случиться, что просто повезло.

Тут уместно будет привести авторитетное суждение на этот счёт Фёдора Достоевского, сформулированное им в «Записках из мёртвого дома»:

«Что же касается вообще доносов, то они обыкновенно процветают. В остроге доносчик не подвергается ни малейшему унижению; негодование к нему даже немыслимо. Его не чуждаются, с ним водят дружбу, так что если б вы стали в остроге доказывать всю гадость доноса, то вас бы совершенно не поняли. Тот арестант из дворян, развратный и подлый, с которым я прервал все сношения, водил дружбу с майорским денщиком Федькой и служил у него шпионом, а тот передавал все услышанное им об