— Знаешь, это мне не с руки. Я сказал, что мне неудобно целый день ходить в костюме, привычном для Парижа. И не важно, о чем идет речь, о личном самолете или о «Евро Стар». — Он прикрыл телефон ладонью и шепнул Анне: «Прошу меня простить». — Я не против, но это обычная примерка. Пусть они привезут парик в Лондон, я им сам предложил. Здесь мне его подгонят по размеру, и не нужно будет дважды летать в Париж. Хватит и одного раза.

Дэниэлс какое-то время слушал собеседника, а затем возобновил разговор:

— Да. Я заинтересован в работе. Хочу у него сниматься, и передай ему, что сценарий мне нравится. — Он недовольно откинулся на спинку сиденья. — Просто снова переговори с ними и перезвони мне. Сейчас неудобно. Я еду в Оперу, на «Лебединое озеро».

Он убрал мобильник в карман.

— Это был мой агент. Господи, из-за такой ерунды! Почему они не могут прислать парик, костюмы и грим? Я не в силах это понять.

Шофер обернулся к ним.

— Извините, сэр. Но у Оперы сотни машин, и я не смогу развернуться и отыскать удобное место. Как по-вашему, мне лучше пристроиться в хвосте или высадить вас здесь?

— Высадить меня? — повторил Дэниэлс. — Нет, не стоит! Мы подождем и пристроимся. Для мисс Трэвис и для меня это особый вечер. И, кроме того, у нас еще есть время.

Вереница машин медленно ползла к зданию Оперы. Толпы людей стояли на тротуаре, а от колонн у входа спускалась красная ковровая дорожка. Анна повернулась к нему.

— Я бы с удовольствием прогулялась.

— А я нет! — надменно возразил Дэниэлс.

Они молча сидели, пока «Мерседес», дюйм за дюймом, продвигался к Опере. Наконец они поравнялись с красной ковровой дорожкой. Дэниэлс разъяснил шоферу:

— Вам нужно выйти и открыть дверь. Никаких лакеев здесь нет.

— Да, сэр.

Шофер поспешно открыл дверь у пассажирского сиденья, и Дэниэлс вышел, сразу попав под обстрел фотокамер, на который он, казалось, не обратил внимания. Он подал руку Анне и помог выбраться из машины, поддерживая ее за локоть, когда они вступили на красный ковер.

— Мистер Дэниэлс, поглядите-ка туда! Алан!

— Да, верно, Анна, полный вперед, — ласково проговорил он.

— Алан, повернитесь направо! Сфотографируйтесь еще раз на память. Мне так хочется.

Он на мгновение улыбнулся, продолжая подниматься по ступеням, покрытым ковром.

— Алан! Алан! — закричали фотографы, и нацеленные на него камеры ослепительно вспыхнули.

Он резко обернулся, обнял Анну за талию и шепнул ей:

— Ну, еще разок. Улыбнитесь в камеру.

Пара вошла в вестибюль Оперы, где две девушки приблизились к Дэниэлсу и попросили у него автограф. Он любезно подписал, но при этом еще крепче прижал к себе Анну, опоясав рукой ее талию.

— Фойе наверху, через один пролет.

Он с видом завсегдатая провел ее через толпу зрителей. Пышное убранство Оперы и роскошная сцена поразили Анну, но Дэниэлс, похоже, чувствовал себя здесь как дома и подарил еще два автографа, продолжая пробираться сквозь плотные людские ряды в маленьком фойе на первом этаже. Хотя она увидела, как он полез в карман за приглашением, их тут же пропустили, приветливо махнув руками.

Мужчины были в смокингах с черными галстуками-бабочками, а дамы — в элегантных платьях. Многие здоровались с Дэниэлсом, радовались его появлению, а он с неизменной галантностью отвечал знакомым:

— Я решил пойти в театр по одной-единственной причине. Позвольте представить вам мисс Трэвис. Анна обожает балет.

Рядом стоял официант с подносом, уставленным бокалами шампанского. Дэниэлс передал один из них Анне.

— Спасибо. — Ей стало жарко в тесном фойе, до отказа наполненном людьми. Она сразу осушила полбокала и заметила, что он пьет воду со льдом.

Они стояли чуть сбоку и разглядывали толпу. Он прошептал:

— Сегодня благотворительный спектакль, в пользу бог знает кого, то ли больных СПИДом, то ли больных раком груди, то ли сирот из провинции. Завсегдатаям нравятся эти странные старые порядки, да и наши знаменитости любят выступать в таких ролях. Но тут их совсем немного. — Он снова окинул фойе уверенным, оценивающим взглядом.

Она поняла, что их приход не остался незамеченным. Многие с любопытством смотрели на Дэниэлса. Он поставил свой бокал на поднос, когда мимо них проскользнул официант, и подал Анне новый фужер с шампанским.

— Спасибо. Мне больше не надо.

— Ерунда. Выпейте еще. Это бесплатно.

Она улыбнулась и взяла фужер.

— В детстве я немного занималась балетом. Во всяком случае, меня пытались учить. — Анна поделилась скудной информацией, желая затронуть куда более актуальную и волнующую тему. Впрочем, ей просто хотелось с ним поговорить.

— Неужели? Я как-то не представляю вас танцующей.

— Вскоре я увлеклась верховой ездой и переключилась на пони. Я не могу похвалиться особой музыкальностью, да и пластика у меня не из лучших.

Дэниэлс любезно улыбнулся, но зрители явно интересовали его больше, чем рассказ Анны.

Прозвенел звонок, усиленный громкоговорителем. Алан размашисто поставил последний автограф официанту, и Анна поставила на поднос второй пустой бокал. Они направились в бельэтаж. Когда они вошли, билетерша достала рукой в перчатке единственную глянцевую программу из стопки обычных.

— Добрый вечер, мистер Дэниэлс. Рада видеть вас в Опере. Вы не хотели бы приобрести программу-сувенир?

Анна с удивлением пронаблюдала, как Дэниэлс отдал билетерше пятидесятифунтовую банкноту.

— О, благодарю вас, мистер Дэниэлс.

— Это вам на добрую память.

Он провел Анну к ряду кресел и шепнул как заговорщик:

— И нам на добрую память.

Как только они отвернулись, билетерша сунула пятьдесят фунтов в пластиковую сумку, запечатала ее, отдала простые программы главной билетерше и спешно покинула театр.

Она выполнила свою работу на вечер.

* * *

Лангтону сообщили по телефону, что полицейские забрали бокал с отпечатками пальцев Дэниэлса из бара в Опере и плюс к тому пятидесятифунтовую банкноту.

— Сомнительно, что на банкноте остались четкие отпечатки. Вряд ли она поможет нам. Бог знает, сколько народа брало ее в руки до Дэниэлса. А как там Анна? — спросил он.

— Отлично. Сейчас должен подняться занавес.

Пока занавес еще не поднялся, она с некоторой робостью разглядывала великолепный зрительный зал. Дэниэлс листал глянцевую программу и показывал ей фотографии танцоров, но не прикасался к Анне. Когда начался первый акт «Лебединого озера», он выпрямился и стал с жадным интересом смотреть на сцену.