Но впереди оставалось еще очень много чего, и не стоит думать, что все снова будет, как и тогда. Ситуация и цель совершенно иные, и нужно приложить максимум усилий для того, чтобы результат был другим. Не время погружаться в собственные воспоминания, непроизвольно начиная что-то сравнивать и проводить параллели. Вперед надо идти, вперед, и не бояться ничего, включая плохого результата. А борьба и боль потерь всегда сопровождают такие пути, и нет в этом ничего странного. И всегда стоит быть готовым к тому, что, идя вперед, можно оставить за собой очень много того, что любишь. Но верить при этом, что в конце пути ты должен победить, несмотря на все, что потерял. Вот я и шел, отгоняя все нехорошие и трусливые мысли.

А вот и она, та самая пятиэтажка, в которую нам и надо. И что у нас вокруг? Вроде бы ничего, как ни странно. Да и никого, если верить показаниям приборов, которые созданы именно для того, чтобы выявлять всякие ненужные контакты. Ничего в хитрой электронике не пищало и не возмущалось, доказывая отсутствие тех, с кем нам придется вступать в боевой контакт. Ой, как же мне хотелось в это верить, ой, как хотелось. Сестра, которая решила подойти к зданию с фланга, вышла на связь, сообщив, что все чисто. Ну что же, еще лучше. Куда как хорошо, что на финишной прямой нам вроде дали передышку. Может, даже и перекурим, а?

Перекурить у нас все же не получилось. Темные четвероногие фигуры появились из-за угла дома. Три грея, вот так, хочешь, верь, а хочешь, таки нет. Но вот они, здоровенные кошки, которые всегда гуляют в одиночку, как и положено уважающим себя кошачьим. А тут посмотрите на этих дружно атакующих нас кисок… и не стыдно им?

Кто бы ни направил их на нас, он явно не учел одного интересного обстоятельства. А именно – Крюка с его пушкой, которую он, несмотря на ранение, привел в действие просто молниеносно. Грохот не был таким страшным, как в замкнутом пространстве Интерната или в углу подстанции, но все равно – ощутимо врезал по ушам. Зато кошек размазало в лепешку, не дав сделать хотя бы какую-то пакость. Ага, так и есть, только пакость подкралась сзади.

Из такой же, как и у дома, где погибла бэньши, песочницы, взметнулось сразу несколько шишковатых, покрытых острыми крючьями шипов щупалец, ухвативших того, кто был нам так нужен… Точинова. Профессор успел вскрикнуть, прежде чем существо, больше всего похожее на овражника, подтянуло его к своей раззявленной пасти, подобной прессу, утыканному многочисленными гранеными зубами. Оттуда же выстрелил длинный язык, лишь самую малость уступающий щупальцам по размерам, мгновенно ухватив его за забрало шлема. Мы не успели сделать что-либо, когда живой капкан челюстей сжался, с хрустом ломая кости левого плеча и те ребра, что попали под него. Точинов закричал, хрипло, протяжно. Мы со Сдобным ударили одновременно из обоих стволов, разнося в клочья голову твари, которая умудрилась сделать то, что до этого не вышло даже у самых страшных обитателей Района, тех, что ходят на двух ногах. Да, мы уничтожили ее, но спасти профессора было уже невозможно.

Крюк поднял его одной рукой и протопал к уже открытой Скопой двери, ведущей туда, куда мы шли все это время. Перед этим мы наложили жгут, зажав двумя перевязочными пакетами разодранные в хлам плечо и часть груди. Сила челюстей оказалась такой, что армейский комбинезон, выдерживающий прямое попадание, не смог его спасти. Мы как можно быстрее вошли в такой знакомый «предбанник», откуда вели всего несколько сот метров коридоров, которые должны привести нас к цели. Но Точинов, этот замечательный и мужественный человек, туда уже не попадет, оставшись здесь…

– Пикассо… – Он закашлялся. – Контейнер у вас?

– Да. – Я нагнулся пониже, чтобы ему не пришлось сильно напрягаться. Было слышно, как клокочет и булькает у него внутри. Скорее всего, ребра, сломанные под дикими углами, проткнули легкие в нескольких местах.

– Вы знаете, что делать с его содержимым?

– Конечно. – Ни капли не вру, потому что все, что говорила Настя в тот раз, навсегда осталось в памяти. – Я все сделаю как надо, профессор, не переживайте.

– А я, Пикассо, вовсе и не переживаю… – Точинов вымученно растянул губы в улыбке. – Не с чего мне в вас сомневаться, давно это понял. Коды к системе безопасности вот здесь, в коммуникаторе. Там же и схема пути, если вы вдруг забыли.

– Хорошо. – Черт, как же это успело стать привычным, такое вот прощание с человеком, который был тебе хорошим, пусть и недолго, товарищем. Как же оно угнетает, это деловое прощание, в котором есть самое главное, то есть довести дело до конца. Хотя что сейчас можно ему сказать, ведь даже не подозреваю – как его зовут. Он же и не представлялся никому из нас. Просто Точинов, вернее – профессор Точинов. И не знаю про него абсолютно ничего и потому, что остается, кроме как выслушать его в последний раз. И все.

– Это просто прекрасно. – Он снова закашлялся, только совсем глубоко, отхаркнув густую кровавую слюну. – Послушайте меня, пожалуйста. Все послушайте…

Крюк подошел ближе. Так же как и Сдобный. Скопе это было не нужно, потому что все это время голова Точинова лежала на коленях моей молчащей сестры.

– Я хочу попросить у вас прощения. У вас, Крюк, за то, что приложил руку к тому, что сделало вас таким, какой вы сейчас. А у вас, рейдеры, за то, что отнял ваш дом. И заставил ходить в него так, как вы это делаете. Простите меня, пожалуйста…

Мне показалось, или в уголке глаза нашей несгибаемой валькирии блеснула слеза? Наверное, не показалось, я даже уверен в этом. Сам не знаю, как бы повел себя на ее месте, слушая этого храброго мужика, наплевавшего на все, что имел, и приехавшего сюда исправлять собственные ошибки.

– Мы прощаем вас, профессор, – голос Крюка прозвучал куда более низко, чем обычно. Измененный смотрел на профессора с таким странным выражением…

– Спасибо… вот здесь, в кармане… – Точинов обвел нас глазами. Закрыл их, вздохнул и снова глубоко закашлялся. Кашель прекратился разом, он вздрогнул, потянулся всем телом и замер.

Я не знал, каким он был там, в своей обычной жизни, не знал, что он любил. Ничего не мог сказать о нем, кроме как о человеке, который не побоялся пойти на страшный риск и с честью прошел рядом с нами эти несколько дней и несколько десятков километров пути. От такого напарника, как Точинов, я бы не отказался. На него можно было положиться. И было очень жаль этого замечательного мужика, который не сможет увидеть, как мы закончим всю эту байду, закончим именно так, как ему хотелось.

Сестра открыла клапан его кармана. Там была одна-единственная помятая фотография. Совсем молодой профессор, еще без очков, стоящий у прилавка с воздушными винтовками в обнимку с мальчишкой, так похожим на него самого. Радостные и улыбающиеся, держащие в руках по вафельному стаканчику с мороженым и смотрящие в объектив камеры без тени каких-либо сомнений в том, что все будет хорошо. Двое, отец и сын. И…

– Ты понял, брат?.. – голос Скопы сорвался, она всхлипнула. – Только фамилии почему-то разные…

Я лишь молча кивнул. Да, фамилии у них были разные, были… Вот только и взгляды, и выражения лиц в моменты, когда они радовались или задумывались, были одинаковыми. Район, Район, как же так? Ну почему, скажите мне, почему он молчал?!! А я? Почему не покопался в собственных глупых мозгах, чтобы понять, кого же он так тебе напоминает? Вот так, товарищ капитан ФСБ, мы и встретились и познакомились с вашим отцом. И шли с ним так же, как и с вами, год назад. И так же, как и тебя, Лешка, мы держали на собственных руках в последние минуты жизни. Не сказав того, что просто необходимо было сказать. Это вы нас простите, оба, за нашу глупость, простите потом, если встретимся.