— Разве этот человек — знакомый мистера Фарфрэ? — спросила миссис Бат, жена доктора, которая лишь недавно, после своего замужества, переехала в Кэстербридж.

— Он работает у моего мужа, — ответила Люсетта.

— Вот как… и только? А мне говорили, будто ваш муж устроился в Кэстербридже благодаря ему. Чего только не выдумывают люди!

— Именно выдумывают. Все было совсем не так. У Дональда такие способности, что он мог бы устроиться где угодно, не нуждаясь ни в чьей помощи! Ему было бы ничуть не хуже, если бы никакого Хенчарда и на свете не было.

Она говорила это, не зная всех обстоятельств, связанных с приездом Дональда в Кэстербридж, кроме того, ей казалось, что в этот час ее торжества все обращаются с ней как-то пренебрежительно. Инцидент занял всего несколько секунд, но августейший гость все-таки не мог не обратить на него внимания, хотя с привычным тактом сделал вид, будто не заметил ничего особенного. Он вышел из экипажа, мэр выступил вперед, адрес прочли; гость ответил на него, потом сказал несколько слов Дональду Фарфрэ и пожал руку Люсетте как жене мэра. Церемония продолжалась лишь несколько минут, и экипажи, громыхая, подобно колесницам фараона, снова тронулись в путь по Зерновой улице и направились к побережью по Бедмутской дороге.

В толпе стояли Кони, Базфорд и Лонгуэйс.

— Он теперь уже не тот, что прежде, когда пел песни в «Трех моряках», — сказал Кони. — Удивительно, как это он сумел столь быстро окрутить такую шикарную дамочку.

— Что правда, то правда. Но смотрите, до чего люди привыкли судить по одежке! Вон там стоит девушка куда красивее этой, однако на нее никто и внимания-то не обращает, потому что она родня этому гордецу Хенчарду.

— Я готова тебе в ножки поклониться, Баз, за эти твои слова, — подхватила Нэнс Мокридж. — Люблю поглядеть, как с этаких елочных свечек соскребают позолоту. Сама я никак не гожусь в злодейки, а то бы не прочь пожертвовать малую толику серебра, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как с этой особы будут сбивать спесь… Да, может, и доведется, — заметила она многозначительно.

— Женщине такие неблагородные страсти вовсе не к лицу, — изрек Лонгуэйс.

Нэнс промолчала, но все поняли, о чем она говорила. Чтение писем Люсетты в харчевне «Питеров палец» уже породило сплетню, которая ползла, как насыщенный миазмами туман, по Навозной улице и дальше, по окраинным уличкам Кэстербриджа.

Кучка бездельников, знакомых друг с другом, вскоре распалась на две путем процесса естественного отбора, и завсегдатаи «Питерова пальца» направились в сторону Навозной улицы, где многие из них жили, а Копи, Базфорд, Лонгузйс и их приятели остались.

— Вы, конечно, знаете, какая тут каша заваривается? — проговорил Базфорд с таинственным видом.

Кони посмотрел на него.

— Не потеха ли с чучелами?

Базфорд кивнул.

— Сомневаюсь, чтоб они отважились на такое дело, — сказал Лонгуэйс. — Но если они это и вправду затеяли, значит, умеют держать язык за зубами.

— Во всяком случае, я слышал, что две недели назад они об этом подумывали.

— Будь я в этом уверен, я бы на них донес, — сказал Лонгуэйс с жаром. — Очень уж это грубая шутка, и она может вызвать беспорядки в городе. Мы знаем, что шотландец — неплохой человек, да и хозяйка его ведет себя неплохо с тех пор, как приехала сюда, а если раньше у нее и было не все ладно, так это их дело, а не наше.

Кони задумался. Фарфрэ все еще любили в городе, но надо признать, что, разбогатев и сделавшись мэром, поглощенным делами и честолюбивыми замыслами, он потерял в глазах бедняков долю того чудесного обаяния, которым, по их мнению, был одарен беспечный, неимущий юноша, певший песни, как поет птица на дереве. Поэтому если они и стремились оградить его от неприятностей, то уже не так горячо, как стремились бы раньше.

— Слушай, Кристофер, давай-ка мы с тобой вместе расследуем эту штуку, — предложил Лонгуэйс, — и, если узнаем, что тут и впрямь дело неладно, пошлем кому следует письмо и посоветуем ему держаться подальше.

На том и порешили; приятели стали расходиться, и Базфорд сказал Кони:

— Пойдем, старый мой друг, двинемся дальше. Больше тут смотреть нечего.

Велико было бы изумление этих благожелательных людей, знай они, как близок был к осуществлению грандиозный шутовской заговор.

— Да, нынче вечером, — сказал Джапп завсегдатаям «Питера» на углу Навозной улицы. — Вот как славно закончится встреча члена королевского дома, и щелчок покажется им тем больнее, что уж слишком высоко они вознеслись сегодня.

Для него это была не просто шутка, но возмездие.

Церемония была короткая, слишком короткая, по мнению Люсетты, которой почти целиком овладело опьяняющее желание вращаться в высшем свете; и все же она торжествовала. Ее пальцы еще ощущали пожатие августейшей руки, и хотя подслушанный ею разговор о том, что ее мужа, быть может, возведут в пэры, был почти праздной болтовней, но мысль об этом не казалась ей несбыточной мечтою: и не такие еще чудеса случались со столь прекрасными и обаятельными людьми, как ее шотландец.

После своей стычки с мэром Хенчард отошел и стал за дамской трибуной; здесь он стоял, рассеянно уставившись на отворот своего сюртука, который сжимала рука Фарфрэ. Хенчард прижал свою руку к этому месту, словно силясь понять, как мог он вынести столь тяжкое оскорбление от человека, к которому некогда относился с таким страстным великодушием. Так он стоял в каком-то оцепенении, но вот до него донесся разговор Люсетты с другими дамами, и он ясно услышал, как она отреклась от него, как отрицала, что он помог Дональду и что он не всегда был простым поденщиком.

Он пошел домой и в крытом проезде, ведущем на площадь Бычьего столба, встретил Джаппа.

— Выходит, вы получили щелчок по носу, — сказал Джапп.

— Ну так что же, что получил? — резко отозвался Хенчард.

— И я тоже получил в свое время, значит, мы с вами теперь на одной доске. — И он коротко рассказал о своей попытке добиться посредничества Люсетты.

Хенчард выслушал рассказ, но не очень внимательно. Его собственные отношения с Фарфрэ и Люсеттой занимали его гораздо больше, чем их отношения с другими людьми.

Он снова пустился в путь, и мысли одна за другой теснились в его голове: «Когда-то она умоляла меня, а теперь язык ее не хочет признавать меня, а глаза не хотят меня видеть!.. А он… какой у него был злой вид. Он оттащил меня назад, словно быка, который навалился на изгородь… Я уступил, как ягненок, поняв, что там нашего спора решить нельзя. Хорошо ему сыпать соль на свежую рану!.. Но он за это поплатится, а она об этом пожалеет. Дело надо решать дракой — один на один, — и тогда увидим, хватит ли дерзости у щенка сразиться с мужчиной!»

И разоренный торговец, видимо решившись на какое-то отчаянное дело, наскоро пообедал и без дальнейших размышлений пошел искать Фарфрэ. Его оскорбляли как соперника, его третировали как поденщика, а сегодня — верх унижения — его схватили за шиворот, как бродягу, на глазах у всего города.