шесть лет не было дня, чтобы она не повторила себе, что от жизни ей нужны только две вещи: крыша над головой и уверенность в завтрашнем дне.

Розамунда шагала полем к небольшому леску и думала: вот сейчас добегу до опушки и перепрыгну через трясину. Эта мысль, как всегда, заставила ее содрогнуться. Пожалуй, не стоит рисковать. Лучше пойти в обход, через Гусиный пруд: это займет ненамного больше времени.

Как бы нежно Розамунда ни любила болотистый край с многочисленными мелководными реками, она так и не научилась спокойно относиться к дайкам – глубоким, затянутым илом трещинам в черной, топкой земле, таким же неотъемлемым от здешних мест, как вены – от человеческого тела. Всякий раз они внушали ей почти животный ужас. Даже днем, когда ей удавалось принудить себя заглянуть вглубь, она содрогалась, невольно представляя себе, как было бы страшно провалиться туда и как мало надежды выкарабкаться. У обычной рытвины либо канавы пологие склоны, а у этих трещин – вертикальные, отвесные. От сознания невозможности зацепиться за хлипкие, илистые края волосы вставали дыбом.

Розамунда очутилась в лесу; мысли бежали параллельно маршруту. Она свернула налево, на тропу, ведущую к Гусиному пруду – так прозвали расширяющийся участок канала, как бы озеро в миниатюре. Противоположный берег пруда служил естественной границей между Ивовой Пустошью, владениями Эндрю Гордона, и поместьем Торнби. То же можно было сказать о полусгнившем деревянном мостике через канал.

С давних пор они пользовались кратчайшим путем к ферме Эндрю через лес Торнби, потому что идти берегом реки, с многочисленными изгибами и извивами, выходило втрое дольше.

Этот участок леса был неплохо освещен луной – деревья находились на приличном расстоянии друг от друга. Однако на подступах к реке, где переплелись ветви плакучих ив, лес был гуще и темнее. Но Розамунда знала здесь каждый квадратный дюйм – все равно что у себя на мельнице – так что темнота ее не пугала. Можно пройти много миль и не встретить ни души. А если и попадется кто, так обязательно знакомый. Даже летом, в период каникул и отпусков, редкие туристы на моторных лодках отваживались забираться в сердце болот.

Вот почему внезапное столкновение повергло Розамунду в панику.

Она как раз достигла опушки леса и немного задохнулась; в боку кололо. И вдруг перед ней выросла чья-то тень. На какую-то долю секунды она решила, что это животное, отбившееся от стада Эндрю Гордона; несмотря на принимаемые им меры предосторожности, такое изредка случалось. Но тут ее сграбастали чьи-то руки. Испустив леденящий душу вопль, она лягнула своего противника и, очевидно, угодила в голень; он с громким проклятием отдернул ногу.

– Какого черта? Что это вам вздумалось?

Розамунда дрожала, как мышка.

– Отвечайте!

– Уберите, – пролепетала она. – Уберите руки!

На миг воцарилась тишина; Розамунда прекратила сопротивление, а напавший на нее мужчина ослабил стальную хватку, хотя и не отпустил ее совсем. Тесно прижатая к нему, она не видела его лица, только чувствовала грубую ткань твидовой куртки и знакомый запах табака – тот же сорт курил ее отец, и это странным образом ее успокоило. Она открыла рот, чтобы спросить: "Кто вы такой?" (Это явно не был кто-либо из местных.) В этот самый момент мужчина сильно схватил девушку за плечи и вытолкнул из леса, на открытое место. Там они впились друг в друга глазами.

Перед ней стоял человек крепкого сложения, плотно сбитый, но не толстый, благодаря не маленькому росту (в нем было чуть поменьше шести футов, но Розамунде он показался значительно выше). На нем не было шляпы; черты лица отчетливо обозначились в лунном света. Выдающиеся скулы, довольно изящный нос, тонкие губы, квадратный, резко очерченный подбородок. Светлые и не слишком густые брови составляли контраст с черной, всклокоченной шевелюрой и небольшой щетиной на щеках и подбородке. Эти тонкие, красиво изогнутые брови придавали его лицу некоторую утонченность, вступавшую в противоречие с остальным обликом. Глубоко посаженные глаза были прищурены – человек сверлил ее взглядом.

Не успев разобрать выражение его лица, Розамунда увидела себя глазами незнакомца. Миниатюрное существо с правильным овалом лица, хорошеньким носиком, рыжеватыми волосами цвета меди – слишком длинными, чтобы уложить их в аккуратную прическу, и слишком короткими, чтобы пленить мужчину. Что касается глаз, то они, так же, как и у незнакомца, прятались в глубине Они постоянно – в зависимости от настроения – меняли цвет: то карие, то серые, а то вдруг цвета морской волны – такое обычно случалось в минуты гнева. Скорее всего, в это мгновение они приобрели именно этот оттенок.

Должно быть, этот человек был изумлен встречей с женщиной – эту догадку подтвердили его следующие слова:

– Куда это вы несетесь, сломя голову? Я подумал… Кто вы такая?

А сам-то он кто?

– Не ваше дело! – ее высокий голос дрожал от страха и возмущения.

– Вы вторглись в мои владения, а посему я имею право спрашивать.

– Ваши владения? – глаза Розамунды широко распахнулись; рот последовал их примеру. Она судорожно глотнула.

– Вы…

– Вот именно.

– Мистер Брэдшоу?

– Совершенно верно.

– Я не знала о вашем возвращении. Вы много лет собирались – да так и не собрались.

– Прибыл, как видите, – три дня назад.

Это «прибыл» прозвучало казенно, даже чванливо. В другое время Розамунда посмеялась бы, но сейчас ею владела одна-единственная мысль: "Три дня назад – а мы и не подозревали!"

Положим, сама она редко хаживала этой дорогой мимо его усадьбы. Но Эндрю… Ах да, он же пробыл эти три дня на животноводческой выставке.

Она стала неуклюже оправдываться:

– Извините. Если бы я знала, непременно навестила бы вас.

– Не нуждаюсь.

– Вот как? – девушка смешалась. Удивление было столь велико, что перевесило обиду. – Что ж, хорошо, – она кивнула и вознамерилась продолжать свой путь.

– Стойте. А вы-то кто?

– Розамунда Морли с Герон-Милл.

Она невольно замедлила шаг и поняла, что он следует за ней.

– Куда это вы – в столь поздний час?

– На ферму мистера Эндрю Гордона. Нужно срочно вызвать врача.

– У вас кто-нибудь болен? – он поравнялся с ней. Глядя прямо перед собой, она ответила:

– Мой отец. Он курил в постели и нечаянно подпалил матрас.

– Серьезные ожоги?

– Насколько я могу судить, он вовсе не обжегся. Матрас еле тлел и загорелся лишь после того, как мы с сестрой выбросили его в окно. Должно быть, папа наглотался дыма. Мы не смогли привести его в чувство.

– Погодите, – он схватил ее за руку и заставил остановиться. – Если за двенадцать лет дорога не стала лучше, врач вряд ли