Антон усмехнулся собственным мыслям. Был ли это тот же самый психологический эффект, который заставляет людей откровенничать в поездах, рассказывая случайным попутчикам всё тщательно утаиваемое от близких?.. Или что-то другое?..

Потом начались танцы. Две влюблённые пары, конечно, тотчас заключили друг друга в объятия, и Панаме снова пришлось быть галантным кавалером сразу двух дам. Кто бы возражал!.. Он отдал дань уважения хозяйке застолья – и был премного польщён, когда шумная и решительная Марина, плывя с ним под звуки популярной мелодии, вдруг на глазах стала превращаться в застенчивую вчерашнюю гимназистку на первом в жизни балу. Не зря, стало быть, внушали Панаме, что мужчина по-настоящему хорошо танцует тогда, когда женщина с ним чувствует себя прекрасной принцессой!.. Он с поклоном усадил Марину и повернулся к Любаше, и та доверчиво положила руку ему на плечо. Её ладонь показалась Панамореву невесомой.

С Любашей довершить танец не удалось: девушка смущённо пожаловалась на усталость, и Антон проводил её до дивана. Когда из приёмника полилась третья мелодия – нечто ужасно лирическое и задумчивое, кажется, из фильма «Твин Пикс», – он набрался храбрости и, опередив отвлёкшегося Сергея, пригласил танцевать Аню.

Этот танец ему суждено было помнить до конца его дней.

Когда Аня приняла его руку… приняла совсем не так, как во дворце, для пожатия при знакомстве… ему показалось, будто была готова исполниться какая-то давняя и невысказанная мечта. Слишком несбыточная и заветная, чтобы признаться в ней даже себе самому… Антон Григорьевич взял девушку за талию, ощутил пробежавший по телу электрический разряд… и повёл, закружил Аню, с ужасом чувствуя, как деваются неизвестно куда непринуждённость и лёгкость, как становятся угловатыми движения, а ладони начинают мерзко потеть. «“Изба“-то вроде некрепкая, – пронеслось в голове. – И выпил всего рюмки три…»

Хотя на самом деле он уже понимал, что вино тут ни при чём.

Песня из «Твин Пикс», всегда до сих пор казавшаяся ему нечеловечески длинной, в этот раз кончилась, едва зазвучав. Панама отвёл Аню за стол, отвесил ей деревянный поклон – и почувствовал, что умрёт, если немедленно не закурит.

– Где тут у вас можно?.. – спросил он Марину, изобразив пальцами характерное движение курильщика.

– На кухне, – ответила Марина и вручила ему в качестве пепельницы пустую консервную баночку. – Направо по коридору и до конца.

Сама она – что шло отчасти вразрез с прочими её ухватками – не курила.

Панама взял баночку и вышел за дверь. Мельком отметил про себя, что в ванной горел свет, и отправился разыскивать кухню.

Коридор, на всём многометровом протяжении которого не горело ни единой лампочки, был, что называется, «ещё тот». Антон Григорьевич дважды сворачивал не туда, натыкался на коляски и детские велосипеды и в конце концов оказывался в тупике. Почти отчаявшись, он запеленговал кухню по лунному лучу, проникавшему сквозь окно.

Он не стал зажигать свет. Столики, шкафчики и газовые плиты, длинной шеренгой затаившиеся в потёмках, казались вместилищами таинственных смыслов. Луна за окном то снопами лила яркое серебро, то совсем пряталась за летящими облаками, то просвечивала сквозь них, чертя в небесах иероглифы непонятных пророчеств. Антон закурил, сделал две затяжки, положил сигарету на край баночки – и благополучно забыл её там. Он смотрел на свои ладони и пробовал вспомнить, как обнимали они гибкое и сильное Анино тело, как осязали тепло… Ему захотелось одновременно заплакать и засмеяться. Где-то на другом континенте на реках лопался лёд и течение вырывалось наружу, к небу и солнцу. Антон подхватился с табуретки, на которую было присел, и закружился по кухне под отголоски музыки, едва слышно доносившиеся из тёмного коридора. Аня незримо танцевала с ним вместе.

Это, конечно, была глупость и форменное мальчишество, которому серьёзные люди если и поддаются, то всего на мгновение. Антон Григорьевич остановился, потёр руками лицо и сказал вслух:

– Старый козёл.

Однако улыбаться не перестал.

Дорогу назад он нашёл частично ощупью, частично по памяти. Когда впереди показались прихожая и Маринина дверь, Панама увидел, что свет в ванной всё ещё горел. И вот тут нелёгкая толкнула его – он решил исправить чью-то забывчивость, но прежде, чем щёлкнуть выключателем на стене, заглянул в приоткрытую дверь.

Любаша сидела на облезлом от сырости стуле, облокотившись на раковину и устало опустив голову на руку. Из крана тонкой струйкой бежала вода. Любаша обмакивала пальцы и проводила ими по лбу и щекам… В первую секунду Антон не узнал девушку. Потому что пышная Любашина причёска, которую она так обожала кокетливо поправлять, висела на вешалке поверх Марининого полотенца.

А на её «штатном» месте – на Любашиной голове – вместо волос виднелся бесцветный, болезненный, реденький пух…

– Ох, простите, пожалуйста!.. – выдавил Панама и подался назад в коридор.

– Да ладно, – отмахнулась Любаша. – Входите, я не заразная. Вы умыться хотели?

Казалось, неожиданное вторжение нисколько не побеспокоило и не испугало её. Она потянулась за париком, собираясь уйти. Антон торопливо остановил девушку:

– Вы сидите, сидите… Я просто… думал, свет кто-то забыл…

– Ага, – кивнула Любаша. – Зашли, а тут такое явление.

Антон понял, что ей не хотелось снова оставаться одной. Он осторожно присел на край ванны:

– Я, честно говоря… как-то вас из поля зрения упустил. Вы вроде устали…

Любаша снова кивнула и улыбнулась:

– А я в самом деле часто теперь устаю. – И пожала худенькими плечами: – Что тут поделаешь… и где я эту лейкемию подхватила, сама не пойму. Врачи полгода дают, в лучшем случае годик…

«Блин», – только и подумал Панама. И ничего не сказал, потому что говорить в таких случаях поистине нечего. Какие-то дежурные утешения?.. Господи помилуй. Да и что вообще может до неприличия сильный и здоровый мужчина сказать девушке, которую судьба в двадцать с небольшим лет ведёт к последней черте, ничего не дав толком в жизни увидеть?!.

– Знаете что? – произнёс он наконец. – Вам с докторами, конечно, видней… и вообще, не моё дело… но, честное слово, вам бы надо на солнышко… на фрукты выбраться… Настоящие, южные, а не то, что здесь в ларьках продают.

– Мне и так Аня с Серёжкой целую корзинку вчера, – застеснялась Любаша. – Он из Сайска привёз… Абрикосы… я таких никогда и не ела…

– Значит, понимаете, о чём я толкую. Вы, в общем, долго не размышляйте, а берите-ка билет до Ростова или до Краснодара. Я вас там встречу… – Сказал бы кто Панаме ещё нынешним утром, что он выдаст подобное приглашение незнакомой, в сущности, женщине, – он послал бы шарлатана-предсказателя далеко и надолго. Однако свершилось, и он продолжал с ощущением железной правильности содеянного: – …Устрою и всё покажу. На ипподром сходим к Серёже. Я ведь тоже в Сайске живу…