Именно такое чувство у него было и сейчас. Есть набор переменных. Если сложить их по-другому, будет другой набор. Это сделать, конечно, можно, но что за радость, если ты не понимаешь систему?

Все, что они посадили, растет противоестественно быстро, хотя солнца нет. Икс. И при этом, насколько хватает глаз, ничего, кроме травы, не растет. Почему? Игрек. Странные создания, не агрессивные, но… совершенно очевидно, что они питаются кровью. Зет. И так далее. Весь алфавит.

Удивительно, но настроение у Леннарта лучше, чем несколько часов назад, когда они с Улофом сидели и смотрели на бесконечное пустое поле. Пустота – это только одно неизвестное. Всего одно. Икс, Игрек или как там его не назови. А теперь есть кое-что, что надо во что бы то ни стало истолковать.

Рассказ Карины ничего не пояснил, а запутал еще больше. Они якобы находятся на перекрестке. В точке, где встречаются две тропы. А кресты, намалеванные кровью на их вагончиках? Как прикажете объяснить?

Все, что происходит, – полное безумие. Ни с чем подобным он в жизни не сталкивался, за исключением разве что того случая, когда вошел в комнату матери и обнаружил чудовищное искажение перспективы. Страшноватая история. Можно понять Дональда. Вообще-то самое разумное объяснение. Все, что они переживают, – сон. Хорошо бы, только поверить невозможно.

– Ты как? – спросил Улоф. – Видок у тебя – на море и обратно.

– Два раза. Два раза на море и два раза обратно. А ты? У тебя голова не идет кругом от всей этой истории?

Улоф огляделся и почесал в голове.

– Ну да… ясное дело. Но все образуется, я думаю. Так или иначе. Мы же попадали уже в скверные истории, или как? – Улоф коротко хохотнул и тряхнул головой, – Помнишь то лето, когда вырубился ток в грозу? Коровы запаниковали, выбежали за ограду, и мы потом их собирали в темноте. Помнишь? А лило как из ведра… Собрали. Всех до одной.

Леннарт подозрительно посмотрел на Улофа – уж не разыгрывает ли тот его? Нет, смотрит ясно и весело. Значит, и вправду считает сравнение уместным.

Конечно же, он помнил эту ночь. До рассвета они бегали под проливным дождем и искали своих коров. Волокли в коровник, запирали и бежали за следующей. Уже через пару часов нормальная жизнь превратилась черт знает во что. Они промокли до нитки, выглядели, как грешники в аду, еле передвигали ноги, но из последних сил продолжали поиски.

Да, это была тяжелая ночь. Ни тот ни другой не чурались тяжелой работы, но эта работа не укладывалась в привычные рамки, в привычный, редко нарушаемый ритм. Но все равно – как бы тяжело ни было, они знали, что делать. У них была цель. На первый взгляд недостижимая, но, по крайней мере, легко определяемая: найти всех коров и привести в коровник. А здесь? Какая у них цель? Что они должны делать?

Как бы ему ни хотелось разделить оптимизм Улофа, ничего не получалось. Место, где они оказались, было настолько противоестественным, настолько противоречило всем законам и правилам, что Леннарт не мог избавиться от зудящего чувства тоски. Как смотреть на муху, неизвестно как угодившую в оконную раму между двух наглухо закрытых стекол. Ничего нельзя сделать, только ждать, пока она перестанет жужжать. Или разбить стекло. Но никто же не станет разбивать окно из-за мухи.

Леннарт обычно не склонен к рефлексии, но сейчас он настолько погрузился в размышления, что даже не заметил, как Майвор протянула руку и что-то показывает остальным. Что-то при этом сказала, но он не расслышал.

Леннарт подошел поближе. У Майвор на ладони лежали несколько золотых вещиц. Кольца, блестящие шурупчики и какие-то бесформенные комочки.

– Извините, – сказал он смущенно. – Что это?

– Нашла, – Майвор показала на место, где стоял их кемпер, на оставшийся от палатки деревянный настил. – Вон там. Разбросаны как попало. А на колечке, между прочим, дата. Тысяча девятьсот четвертый год. Все посмотрели в сторону, куда показала Майвор, словно хотели найти там разгадку.

– Можно посмотреть, – Стефан протянул руку, и Майвор неохотно передала ему кольцо.

– А это, я думаю, пломбы, – сказала она.

– А почему они тут? – спросил Эмиль. Ему пришлось встать на цыпочки, чтобы увидеть, что там лежит у отца на ладони.

Все вопросительно посмотрели на Стефана – уместно ли при ребенке обсуждать мрачную находку?

– Значит, тут вот что, – после паузы задумчиво сказал Леннарт. – Тут, значит, ясно: кому-то эти штучки принадлежали. Чьи-то они были, эти штучки. Тех, кто уже помер. Но… – он повернулся к Майвор. – А костей не нашли?

Майвор покачала головой. Леннарт нахмурился.

– Даже зубов не было? Только пломбы?

– Нет. Я искала. Только вот это. Гвозди. Или шурупы, кто их знает. Наверное, медицинские. Для переломов или чего-то там…

Леннарт вспомнил череп косули, прибитый к стене старой пивоварни. Прибил его еще прадед Леннарта, и раз уж он висел так долго, решили – пусть висит. Сколько ветров, сколько дождей, град, снег – и ничего ему не сделалось. Или почти ничего. Но над чем время и погода уж точно не властны – над зубами. Зубы у косули выглядели как новенькие.

Странное у прадеда было представление об украшениях. Мрачноватое. Впрочем, и так все знают – скелет и зубы сохраняются веками, а то и тысячелетиями. Сто десять лет – не такой большой срок. И, кстати, никто не сказал, что с ними что-то случилось именно в девятьсот четвертом. Может, намного позже. Может, они и после свадьбы прожили немало.

– Эрик, – задумчиво сказал Стефан, вертя в руке кольцо. – Его звали Эрик.

Наступило тягостное молчание. Когда-то жил человек по имени Эрик, и он тоже, как и они, угодил в эту зеленую пустыню. Скорее всего, не один, с ним были и другие. И с ними со всеми что-то случилось. Что могло случиться с Эриком и остальными такого, что от них остались только украшения и зубные пломбы?

Все подумали об одном и том же. Вывод напрашивается сам по себе: то, что случилось с ними, может случиться и с нами. Или еще хуже: то, что случилось с ними, наверняка случится и с нами.

Они посмотрели друг на друга. Посмотрели на горизонт.

Перекресток, подумал Леннарт. Они, как и мы, попали на перекресток. И на перекрестке остались.

* * *

Изабелла, вытянув руки по швам, лежит в двуспальной кровати. Лицо отекло, язык распух, предплечья будто кусают тысячи разъяренных муравьев. Кусок мяса, завернутый в синтетические тряпки… но, к счастью, в эти минуты она в другом месте и в другом, совсем недавнем времени.

Пятнадцать минут назад. Она бежит к белым фантомам с ножом в руке. Изабелла знает, что они хотят. Крови. И она даст им кровь. Ее переполняет жгучий, невыносимый стыд:

я ударила ногой свою дочь, я хотела убить свою дочь

и когда лезвие ножа полоснуло кожу, она почувствовала только облегчение. Вместе с кровью уйдет стыд.