примотана прозрачным скотчем к деревянному стулу, такому же, как и те, которые стоят у стола возле меня. Ее никто не держит, мужчины стоят полукругом за спинкой стула. Марина находится по центру, в самой середине экрана, вероятно камера установлена прям напротив ее груди, поэтому фокус камеры нацелен именно на нее, ее изображение самое четкое на экране. Никаких размытых пикселей, или скрывающих детали теней. Пунцово синяя опухоль, как уродливые очки, окружила оба глаза. Нос распух и был похож на подгнившую сливу. Вероятно изнутри носовые проходы плотно забиты начинающей запекаться кровью, потому что видно, как Марина глубоко и отрывисто дышит через рот. Вероятно, ей выбили один или несколько зубов, потому что на деснах не могла блестеть кровь от разбитой губы, которая уже затянулась грязно коричневой корочкой. А еще Марина была голой. Синяки на ребрах и левой груди были очень заметны на молочно-белой коже.

Марина ничего не говорил, вообще нет никаких звуков. Это не было отключением динамиков, я слышу усмешки стоящих за ней мужиков, их покашливание, какие-то шморганья. Просто женщина сидит и не издает никаких звуков, только иногда роняет голову на грудь. В этот момент кто-нибудь из охранников поднимает ее за волосы, возвращая в вертикальное положение.

— Передавай привет подруге. Ты там, у них в комнате, на таком же экране сейчас. Мокрофон вон, к телеку прилеплен. Неужели ты, Максим, и правда рассчитывал, что после того, как ты мне утреннюю забаву с дыбой на площади обломал, я тебя спокойно спать на кровати оставлю? Да ты не бойся, Максим, она кричать на тебя за то, что ты ее в это все втянул, не будет. Мы же не садисты, мирных горожан криками пугать. — Станислав довольно улыбается и делает маленький глоток из своего стакана. — Ты же уже понял, что у нас с фармакологией все хорошо? Ну, когда мы тебе тот укольчик сделали, помнишь? Так вот у нас таких сывороток много. Хочешь кайфануть, или может тебе нужно тайну страшную выведать, на все случаи жизни у нас укол найдется. Даже такой, при котором ты вот прям все все чувствуешь, а пошевелиться, или даже сказать что-то не можешь. Кстати, под нашим уколом правды твой студентик, ФСБэшник недоделанный, — Станислав жирно смеется, — смешно, да, реально недоделанный, вот он под укольчиком кстати и рассказал, что сюда разведать приехал. А еще он утверждал, что он меня по фоткам узнал, мол, ему мое фото, как владельца местного заводика, показывали. Он даже говорил, что тебе про это рассказал. Но ты не переживай, были бы у органов подозрения — студента бы не прислали. А их интерес — я уже купировал. Так что на приезд бригады не рассчитывай, доиграем по плану.

Я снова слышу распорядителя сквозь туман. Перед глазами Толик, идущий по площади, указывающий в спину Станислава и показывающий мне крякающую утку. Кретин! Какой же я умопомрачительный кретин. «Я тебе говорил про этого человека!». Вот, что пытался сказать мне мой товарищ. И снова я, как утка, оставаясь неподвижен и совершенно безэмоционален внешне, внизу, под водой, отчаянно работаю лапками. Мой мозг выдавал двести процентов своей мощности. Если бы распорядитель не был полностью поглощен самолюбованием, он, наверняка, услышал бы скрежет механизмов в моей голове. Я просчитываю и тут же отбрасываю варианты. Ни один из них не позволял одновременно быть в двух местах. Убить Станислава на глазах его людей — значит убить Марину. Броситься в соседние номера, а судя по картинке камуфляжи где-то на этом этаже — тоже не вариант, они готовы к моему приходу, да и Станислав успеет куда-то где есть охрана перебежать.

— Давай телевизор выключим, вижу он тебя отвлекает. — Станислав тычет в пульт и экран на стене гаснет. — Я думал ты первым сбежать попробуешь. Твой заклад самый простой был. Я рассчитывал, что ты на второй день убежать попытаешься. Ты почему остался, Макс? После рассказов о Тинькове в нашу первую встречу… О том, что любой бизнес — дело наживное…

— Это мой способ выжить.

— Что? Остаться в мясорубке, чтобы выжить?

— Да, верно. Если бы я сбежал, я бы умер от стыда. Или от любопытства. Или от того и другого. Я не мог бросить остальных участников, это была бы трусость. А еще, я бы потерял шансы найти вас, организаторов. Если в начале игры я еще мог бы просто так на все плюнуть и уйти, то после всех ваших мини игр оставить вас безнаказанными было для меня невозможным. Кстати, а в чем вообще суть игры? Зачем нужно было это голосование по сотрудничеству, «да-нет», вы ведь на него не смотрели.

— Ух ты, смотри ка, ты и вправду наказать меня рассчитываешь? — Он смеется. — Но в одном ты прав. Эта ерунда с выбором «да» или «нет», с баллами и правилами, это все моя плата, кость моему партнеру. Он человек нежный, европеец, ему все по его канонам нужно преподать, чинно, в соответствии с традициями. Он верит, что накал можно получить в офисной игре, верит, что характер может в споре проявиться, в том, какую позицию кто займет. — Станислав вновь поднимает стеклянный стакан и делает быстрый глоток, словно не виски пьет, а водой горло смачивает. — Мой наивный товарищ верил, что вы, разделившись на команды, могли свою сущность раскрыть, когда единогласное решение готовили. Я бы с ним согласился, проводи мы игру лет сорок назад. Но в наш стремительный век у меня просто нет времени на второстепенную информацию, мне нужна динамика, суть, стремительное развитие событий, а не лепет «голосуем «против» потому что, голосуем «за» потому что». Тьфу, гомосятина скучная. В статике характер не откроется, а для современного человека любой просто спор, без физической опасности — это статика.

Станислав берет бутылку и наливает. Сначала себе, почти до краев, потом, чуть помешкав, словно решая, стоит ли делиться, выливает остатки в мой стакан. Отшвыривает пустую бутылку и она, крутясь, скользит по ковровому покрытию в угол номера. Он отодвигает стул и садится. Я сажусь напротив, спиной к окну, так, чтобы держать в поле зрения все три двери, в коридор, в спальню и в соседний номер. В левой руке держу виски, правой достаю пистолет, кладу на столешницу дулом в сторону распорядителя.

— Да, статика. Знаешь, почему после эпохи Возрождения, искусство скульптуры пошло на спад? Назови кого-то после Микеланджело? Ну да, Роден, но что Роден? Раз-два и все. Потому что статическое искусство умирает, оно никому уже не нужно, люди на