— Хочешь остаться на улице?

— Войду.

— Там может быть довольно мерзко.

— Не важно.

— Ну тогда ладно.

Всего несколько ступеней, и мы оказались в раздевалке — красная «аляска» на вешалке раскачивалась в такт музыке.

Оркестр на сцене — голос певички вызывает такую же реакцию, словно кусаешь фольгу. Инструменты дополняют выставку бутылок со спиртным — скрипка, аккордеон, укулеле[32]. Такое впечатление, что мы оказались в ломбарде. Два измотанных бармена то и дело прерываются, чтобы нацедить текилы. Отец заказал себе пива, мне — лимонаду. Мне больше хотелось пива, но я выпил лимонад. И так всю жизнь.

Два часа мы с отцом не сводили глаз с гардероба и гадали, кто тот человек, что нам нужен. Но вандал никак не выделяется среди других лиц, как не выделяется неверный супруг или педофил. Люди держат свои секреты в потайных уголках, не на лицах. И горечь, если еще хватает места. Но мы строили догадки, правда, непонятно, на чем основываясь. Отец заподозрил низенького крепыша с козлиной бородкой. Это наш клиент, настаивал отец. Я в пику ему выбрал парня с длинными каштановыми волосами и отвратительными красными губами. Отец считал, что он похож на студента, а не вандала. И что же он в таком случае изучает?

— Архитектуру, — ответил родитель. — И в свое время построит мост, который рухнет.

— И погибнут люди? — поинтересовался я.

— Да. Целая тысяча.

Пока я пытался представить тысячу мертвецов, отец заказал еще напитки и заприметил облокотившуюся о стойку крашенную перекисью водорода блондинку с измазанными помадой зубами. Он одарил ее своей улыбкой номер три, которую приберегал для полицейских, когда пытался отделаться от штрафа за превышение скорости. Она, не поворачивая головы, посмотрела на него.

— Привет! — сказал ей отец. Вместо ответа она закурила, и он, чтобы быть к ней ближе, пересел на другой табурет. — Что вы думаете об оркестре? Музыка не в моем стиле. Можно заказать вам выпить? Так какое у вас мнение об оркестре?

Она расхохоталась, но звук был такой, словно полоскали горло, ибо смех так и не покинул пределов гортани. Прошла добрая минута, отцу надоело разглядывать ее профиль, и он, вернувшись на свой исходный табурет, одним глотком допил пиво.

— Думаешь, ты когда-нибудь женишься? — спросил я.

— Не знаю, приятель.

— А хочешь?

— Не уверен. Но с одной стороны, нельзя же так и жить одному.

— Ты не один. Я с тобой.

— Верно, — улыбнулся он.

— А что с другой стороны?

— Не понял.

— Ты сказал, «с одной стороны». А что с другой?

— М-м-м… Черт, не помню. Вылетело из головы.

— Может быть, с другой стороны ничего и нет?

— Не исключено.

Я видел, как отец следил глазами за блондинкой, поката шла от стойки к столу, за которым сидели женщины. Блондинка явно отпустила о нас какое-то замечание, потому что остальные повернулись и мысленно стали плевать на отца. Он сделал вид, что пьет из пустого бокала пиво. Эта сцена мне порядком надоела, и я скосил один глаз на гардероб, другой — на злобные, крашеные, кровожадные губы студента архитектуры и представил, как он из своего высокого кабинета разглядывает тысячу мертвецов и серебристые пролеты спроектированного им рухнувшего моста.

Красная «аляска» так и покачивалась на вешалке, убивая время. Было уже поздно, я устал. Мои веки слипались.

— Может, пойдем?

— Когда закрывается бар? — спросил отец у бармена.

— Около шести.

— Будь оно неладно! — произнес отец и заказал еще выпивку. Он готов был просидеть всю ночь, если потребуется. А кто бы отказался? Дома нас никто не ждал. Ничей лоб не морщился от тревоги. Ничьи губы не жаждали поцеловать нас на ночь. Никто не станет о нас скучать, если мы вообще не вернемся.

Я уронил голову на стойку, почувствовал под щекой что-то липкое, но слишком устал и не мог пошевелиться. Отец бодро восседал на табурете и бдительно следил за раздевалкой. Я задремал, и мне приснилось парящее в темноте лицо — ничего больше, только лицо. Лицо кричало, но сон был немой. Я пришел в ужас. И проснулся, почувствовав, что носа коснулась мокрая тряпка.

— Подвиньте, пожалуйста, голову, — попросил бармен. Он вытирал стол.

— Что происходит?

— Я закрываюсь.

На губах был солоноватый вкус. Я коснулся глаз, понял, что плакал во сне, и это меня смутило. В памяти не осталось, что лицо было грустным, лишь пугало. Бармен красноречиво посмотрел на меня, словно бы говоря: ты никогда не станешь настоящим мужчиной, пока не перестанешь плакать во сне. Я знал, что он прав, но что я мог поделать?

— Сколько времени?

— Половина шестого.

— Вы не видели моего…

— Он там.

Отец, покачиваясь, стоял у гардероба. Я изогнул шею и увидел, что красная «аляска» все еще на месте. В баре осталось всего несколько человек: парень с алыми губами, женщина с бритым черепом и сердитым лицом, бородатый мужчина со множеством колец на физиономии, китаянка в комбинезоне в обтяжку и еще один тип с непомерно большим животом — такого мне ни разу не приходилось видеть.

— Я закрываюсь! — крикнул им бармен. — Идите домой к женам и детям!

Все расхохотались, хотя я не понял, что они нашли смешного в этих словах. Я занял место рядом с отцом и стал ждать.

— Выспался? — спросил отец.

— Как-то мне нехорошо.

— А в чем дело?

— Что ты собираешься предпринять, когда определишь, кто этот человек?

Отец повел бровями, давая понять, что я задал совершенно ненужный вопрос. Клиенты один за другим покидали бар. Очередь дошла до девушки с бритой головой.

— Вот мое. — Она показала на красную «аляску». Это и был злодей, которого мы искали. Или, я бы сказал, злодейка. Преступница. Правонарушительница. Гардеробщик подал ей куртку. И что теперь?

— Привет! — сказал отец.

Девушка повернулась к нему, и мы ее хорошо разглядели. У нее были чистые зеленые глаза и самое костлявое лицо из всех, что мне приходилось видеть. Я подумал, она должна благодарить Бога за то, что Он наделил ее такими глазами. Они были тем единственно красивым, чем она могла похвастаться. Тонкие губы были почти незаметны. Лицо худое и бледное. Если бы не глаза, оно казалось бы обтянутым бесцветной кожей продолговатым черепом. Но глаза были удивительно полупрозрачными. Отец снова поздоровался с ней. Она не отреагировала, открыла ногой дверь и вышла на улицу.

Там с желтовато-металлических небес накрапывал мелкий дождь. Я не видел солнца, но чувствовал: оно где-то здесь — его зевок наполнил воздух светом. Я глубоко втянул в себя воздух. Нет никакого сомнения, что рассвет пахнет совершенно по-другому, чем весь остальной день, — в нем ощущается определенная свежесть, как если кусаешь от головки лука-латука, а затем кладешь откусанной стороной к стенке, чтобы никто не заметил.