Китобои из Нидерландов, Англии и других стран, в том числе те, кого обучали промыслу баски, охотились на гренландского кита (и северного гладкого кита) в водах у Свальбарда и Гренландии уже в начале XVII в. Позже британцы расширили область охоты на восток канадской Арктики. До прихода в эти воды китобоев здесь обитало несколько десятков (а возможно, даже сотен) тысяч гренландских китов. Огромная часть их была уничтожена, но все-таки их осталось достаточно, чтобы вид хотя бы частично восстановился, после того как в XX в. китобойный промысел наконец запретили. Сейчас этот вид имеет статус «вызывающего наименьшие опасения».

Японский и южный гладкий киты стали объектом охоты гораздо позже северного и гренландского, но охота на них велась не менее активно. В Японии китобойный промысел возник уже к 1500 г., но серьезных масштабов достиг только к 1700 г. – с появлением европейских, русских и американских китобоев. За 100 лет была практически полностью уничтожена популяция в несколько десятков тысяч. Только в течение 1840-х гг. было убито 30 000 особей. В настоящее время японских китов осталось всего несколько сотен, и их дальнейшее существование находится в неменьшей опасности, чем северного гладкого кита.

Детеныш южного гладкого кита

Охота на южного гладкого кита приобрела угрожающие масштабы в конце XVIII в. На тот момент численность этого вида составляла от 70 000 до 100 000. Четыре относительно самостоятельные популяции обитали в водах Южного Ледовитого океана, летом возле берегов Антарктиды, зимой мигрируя к Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке или югу Южной Америки. К 1920 г. их осталось несколько сотен, из которых, по некоторым предположениям, не более 25 самок детородного возраста, и охота на этот вид была запрещена. Уничтожив 99 % особей вида, люди предложили защиту нескольким выжившим. Но эти выжившие оказались очень плодовитыми, и размер популяции увеличивался вдвое каждые 10 лет (для сравнения: самый короткий период, за который численность людей может увеличиться вдвое, составляет более 30 лет). Возможно, именно из-за такого быстрого роста в Советском Союзе решили, что не произойдет ничего страшного, если убить несколько тысяч животных – около половины популяции на тот момент. Поскольку охота на южного гладкого кита была под запретом, они заявили международным агентствам, что выловлено всего четыре. К счастью, это продолжалось всего несколько лет, после чего восстановление популяции продолжилось, и в настоящий момент она насчитывает около 10 000 особей. Как и для гренландского кита – в отличие от северного и японского, будущее южного гладкого кита выглядит достаточно стабильным, по крайней мере в ближайшее время, так что этому виду тоже присвоен охранный статус «под наименьшей угрозой».

Как уже было отмечено, масштабная охота на эти четыре вида китов – лишь одна из глав в истории китобойного промысла. Более 99 % взрослых особей других видов, например кашалотов или голубых китов, погибло в кровавой и односторонней войне за жир, мясо, компоненты косметики, кошачьего корма, автомобильной тормозной жидкости и т. д., которая закончилась только тогда, когда поиск нескольких выживших особей стал требовать слишком больших временны́х затрат. В период между 1770 и 1900 гг. было убито около 150 000 китов, а в XX в. – 3 млн или даже больше. По оценкам писателя Филипа Хоара, в 1958 г., когда он родился, промысловые суда выловили больше китов, чем за 150 лет охоты в знаменательную для янки эпоху, которую ассоциируют с романом «Моби Дик, или Белый кит».

Сегодня это безжалостное истребление нашими соотечественниками (если мы европейцы или американцы) кажется ужасно жестоким, особенно если вспомнить, что китобои понимали, как страдает животное. Живший в XIX в. исследователь Уильям Скорсби-младший описывает, как самка кашалота сражается с китобоями за своего детеныша: мать появляется на поверхности и мечется из стороны в сторону… Она выбрасывает фонтаны воды, поднимает волны, отказывается покинуть своего ребенка, несмотря на приближающиеся корабли с вооруженной гарпунами командой:

Ценная добыча – это 30–35 бочек китового жира, которые можно было получить из туши взрослой самки кашалота (до 90 бочек давал крупный самец – достаточно, чтобы заполнить целый бассейн). Жира одного среднего кита хватало для освещения сигнального фонаря на протяжении почти 10 лет или одного маяка в течение года. Кровь за жир… В другом рассказе убивают самку, и море вокруг белеет от ее молока – не по себе стало даже самим китобоям.

Во время охоты, даже когда после долгого и изнурительного преследования морякам удавалось попасть гарпуном в сердце или крупную артерию кита – через дыхало в таком случае выбрасывался фонтан крови, – это не было окончанием драмы. Британский хирург Томас Бейл так описывал смерть кашалота в 1839 г.: «За несколько секунд до смерти все огромное тело кита приходит в движение, конвульсии заставляют его принимать сотни невероятных и неестественных форм и превращают воду вокруг в пену, так что целые суда иногда разбиваются на мелкие осколки со всем своим экипажем».

По словам Барри Лопеса, киты бывают настолько чувствительны к прикосновению, что, несмотря на толщину своей кожи, заснувший на поверхности воды кит резко дергается, если по его спине начинает ходить птица. Конечно, китобои не могли не понимать, насколько сильную боль они причиняли своими гарпунами. Лопес пишет: «В 1856 г. китобой с судна Truelove описал кита, который так бешено рванулся вглубь, что размотал больше километра каната за 3,5 минуты, прежде чем врезался в дно, сломав себе шею и уйдя головой почти на 3 м в голубовато-черную грязь».

Сегодня мы радуемся, что такие ужасы больше не происходят, и многие из нас в Европе и Америке с праведным гневом обрушиваются на японцев, норвежцев и представителей некоторых других стран, где охота продолжается несколько в меньших масштабах и звучат требования разрешить увеличение ее объема. Не знаю, правы мы или нет, осуждая действия других и призывая их остановиться (после моратория в 1986 г. количество убитых китов постоянно растет: с 200 до более чем 1000 в год). В любом случае нельзя забывать и о других источниках опасности для китов, за которые мы продолжаем нести ответственность и на которые мы можем как-то повлиять.