– Но раз снаружи все изменилось…

– Значит, я должна, – она отпустила юбку, – быть сильнее внутри. Так ведь?

– Ну да-а. – Ответ из него выжали, и ему было неприятно. – Я думаю, так.

– Думаете? – Она глубоко вздохнула, оглядывая пол, точно искала заблудшие осколки. – А я знаю. Я знаю, как есть, спать, как положено делать, чтобы людям было комфортно. Мне нужно место, где готовить продукты, какие я хочу; место, которое выглядит так, как я хочу; место, которое может стать настоящим домом. – И прибавила: – Вы всё понимаете. – Взяла со столика глиняного льва. – Я же вижу.

Тут он сообразил, что разбился львиный близнец.

– Да, миссис Ричардс, но…

– Мам? – сказала Джун под аккомпанемент открывающейся двери. Неуверенно глянула в пустоту между ними двумя. – Я думала, ты сразу вернешься. Это что за коробка? Мои ракушки? – Она подошла к кучке оставшихся вещей. – Я и не знала, что она у нас еще осталась.

– Блин, – из дверей сказал Бобби. – Почти все перенесли. Телик взять?

– Зачем бы? – откликнулась Джун. – Картинки-то нет; одно конфетти разноцветное. Телик пусть Шкедт несет. А ты помоги мне перетащить ковер.

– А, ну давай.

Джун поволокла коверный сверток за один конец. Бобби подхватил другой.

– Вы точно вдвоем справитесь? – спросила миссис Ричардс.

– Нормально, – ответила Джун.

Ковер повис между ними пятнадцатифутовой колбасой. Они одолели комнату – миссис Ричардс отодвинула набор столиков, Шкедт отпихнул телевизор; Джун шла лицом вперед, Бобби пятился.

– Ты меня в дверь-то не толкай, черт, – сказал Бобби.

– Бобби! – сказала его мать.

Джун закряхтела, поудобнее ухватилась за ковер.

– Ну извини. – Бобби взял ковер под мышку, за спиной нащупал дверную ручку. – Не толкай, блин… Сойдет?

– Крепко держишь? – спросила ужасно напряженная Джун.

– Угм, – кивнул Бобби, задом выходя в коридор.

Джун вышла следом; край ковра прошуршал по косяку.

– Секунду. – Джун пнула дверь ногой и ступила за порог.

– Ладно, только ты меня так быстро не толкай, – повторил Бобби в гулком коридоре.

Дверь затворилась.

– Миссис Ричардс, я возьму телевизор… если хотите?

Она расхаживала туда и сюда, что-то искала.

– Да. Ах да. Конечно, телевизор. Хотя Джун права; по телевизору ничего не показывают. Ужас, как зависишь от внешнего: по пятьдесят громадных пустот за вечер, а хочется заполнить их радиопередачей, например. Но если будет одна статика – это ужасно. Погодите. Давайте я все это уберу, а вы отнесете столики. Когда постелем ковер в гостиной, поставлю столик у балконной двери. Вот что мне там нравится больше всего – балкон. Мы, когда только переезжали, просили квартиру с балконом, но нам не досталось. Я их разделю, поставлю по бокам от…

В коридоре закричала Джун; долгий крик – слышно было, как он высосал из нее все дыхание. Потом она опять закричала.

Миссис Ричардс беззвучно открыла рот; одна рука затряслась у виска.

Шкедт рванул между телевизором и столиками и выскочил за дверь.

В коридоре Джун пятилась, ведя рукой по стене. Шкедт схватил ее за плечо, и крик оборвался, она развернулась:

– Бобби!.. – Голоса у нее почти не осталось. – Я… я не видела… – Тряся головой, она ткнула пальцем.

За спиной он услышал миссис Ричардс и пробежал еще три шага.

Ковер валялся на полу, последний фут свешивался с порога над пустой шахтой. Дверь пихала его, кхынкала, брала разбег и снова пыталась закрыться.

– Мама! Бобби… он упал в…

Кхынк!

– Нет-нет-нет, о господи боже, нет!

– Я не видела, мам! Я не видела! Я думала, это другой…

– Ох батюшки. Бобби… нет, не может быть…

– Мам, я не знала! Он взял и вошел задом! Я не видела…

Кхынк!

Шкедт обеими ладонями грохнул по «ВЫХОДУ», слетел пролетом ниже, выскочил на шестнадцатом, ринулся по коридору и замолотил в дверь.

– Ну харэ, харэ. Вот с хуя, – открыл ему Тринадцать, – так громыхать, а?

– Веревку!.. – еле выдохнул Шкедт. – Или лестницу. Люди, у вас веревка есть? И фонарик? Мальчик сверху – он в шахту упал!

– Ох ни фига себе!.. – И Тринадцать попятился.

Кумара за его плечом распахнула глаза.

– Народ, скорей! Свет и лестница, ну? И веревка?

Плечом отодвинув Кумару, Тринадцать обогнула черная женщина с волосами как двухдюймовая проволочная посудная мочалка с проблесками рыжины:

– Что за херня, а? – На шее у нее висела дюжина цепочек – убегали между грудей, между полами кожаного жилета, зашнурованного на полдюжины нижних люверсов. Большой палец цеплялся за исцарапанный ремень; запястья узловатые, руки в цыпках. Между ремнем и жилетом круглилась темная кожа.

– Мальчик только что упал в шахту, сука, лифта! – Шкедт опять перевел дух и посмотрел за спины толпы, сгрудившейся в дверях. – Тащите уже лестницу, гады, и веревку, и фонарик, и пошли! Ну?

– Эй, да не ссы! – Черная оглянулась через плечо: – Малыш! Адам! Денни, у тебя же бечевка была. Тащи сюда. Пацан в шахту упал. – Она снова повернулась к Шкедту: – Свет у меня есть. – На двух крупных передних зубах – треугольное бурое пятно, похоже, несмываемое. – Двинули!

Шкедт развернулся и побежал назад по коридору.

Услышал, как они бегут следом.

Когда он нырнул в лестничный колодец, голос Денни отделился от прочих голосов и шагов:

– В лифт упал! Во дает, – и лающий смех. – Ладно. Ладно, Леди Дракон, иду я, иду.

На следующем марше свет, внезапно вспыхнув за спиной, швырнул тень Шкедту под ноги. На площадке он оглянулся.

За ним по пятам неслись горящая чешуя, когти и клыки, бороздчатые и жесткие, точно застрявший в кинопроекторе кадр из фильма про монстров; эту дракониху Шкедт видел в парке в первую ночь с Тэком. Шкедт ее узнал, потому что за ее плечом, а порой и сквозь нее мерцали грифон и богомол. Выбеленные до призрачности, остальные мчались вниз толпой, исполосованные боковым освещением. Шкедт бежал, сердце колотилось, дыхание царапало пазухи.

В дверь на нижней площадке он влетел всем телом; дверь прогнулась. Он выпал наружу. Остальные выскочили следом. Он кинулся через вестибюль; резкий свет разбрасывал резкие тени, рассеивая серость.

– Как тут, блядь, в подвал попасть? – Он заколотил по кнопке лифта.

– Там заперто, – ответил Тринадцать. – Я туда ломился, когда мы только…

Обе лифтовые двери раскрылись.