Ал-Газали (Альгазель западноевропейцев, 1058-1111) — которого считают философом, потому что он рассуждал в рамках философии, но который был самым заклятым противником фаласафа, греческой философии, и, следовательно, какого-нибудь Фараби или Авиценны, — был не менее гениален, чем Низами и Хайям, а оказанное им влияние несравненно более значительно. Получив приглашение, в точности как Омар Хайям, от Низам ал-мулка в 1085 г. и став ректором исфаханской школы Низамийе, он был так потрясён убийством визиря в 1092 г., что ушёл из публичной жизни, девять лет странствовал по Сирии, а потом заточил себя в обители в родном городе Тусе, чтобы вести жизнь суфия; о его обращении рассказывает его «Книга, избавляющая от заблуждений». Мощь его мысли и его стиля, как в «Воскрешении наук о вере», так и в «Самоопровержении философов» (переведённом на латынь в 1145 г.), была столь велика, что философия исчезла из мусульманской цивилизации навсегда, несмотря на старания Аверроэса из Кордовы (1126-1198) её спасти. Отныне рассуждали только в рамках теологии (калам).

Проза, за исключением ал-Газали, не дала столь же великих имён, как поэзия. Два её главнейших произведения — видимо, «Сиасет-наме» Низам ал-мулка и «История Газневидов» Бейхаки (ок. 995-1077), отчасти утраченная и предвещавшая уже скорое появление большой исторической школы. Наибольший резонанс произвёл персидский перевод «Калилы и Димны», произведения, которое со времён появления своей древней арабской версии всегда приводило читателей в восторг, а теперь обрело вторую молодость.

В сельджукскую эпоху случился необыкновенный подъём фигуративного искусства, почти вездесущего, кроме как в мечетях, и прикладных искусств, прежде всего керамики, особенно в таких крупных центрах, как Рей, Сава и Кашан — последний город специализировался, скорей, на производстве облицовочной плитки, получившей его название: кашин. Иранская керамика по формам, технологии, декору приобрела в то время столь высокое качество, что к этому уровню больше не приблизится уже никогда. Это огромное производство, в котором часто ощутимо китайское влияние, делилось на несколько видов: лакаби, расписная керамика; «рисовое зерно», техника, создающая игру света, который проходит сквозь полупрозрачную глазурь; минаи, эмаль, при покрытии которой изделия обжигались на слабом огне, в которой использовались семь цветов (хафт ранг) — синий, пурпурный, зелёный, красный, чёрный, белый и коричневый, — и изделия из которой представляли собой настоящую книгу с картинками, иллюстрирующую жизнь эпохи и её поэтические представления: птицы и львы, часто парами, сфинксы, грифоны, сидящие князья, сцены охоты и пирушек, знаки планет и Зодиака.

Эти же изображения встречаются и на металле. Инкрустация, известная уже в доисламском Иране, развилась с XIII в. прежде всего в Хорасане (знаменитый гератский котелок 1163 г. в Эрмитаже, Санкт-Петербург), потом в Мосуле, в Северном Ираке, где достигла высшего уровня исполнения.

Стены частных резиденций или дворцов покрывали не только фаянсовой плиткой, часто имевшей форму восьмиконечных звёзд, соединённых крестами, которая позже экспортировалась в Анатолию — о количестве таких плиток дают представление результаты раскопок в Кубадабаде, на озере Бейшехир, — но и большими штуковыми панно, где есть и эпиграфика, но опять же преобладают фигуры. До нас дошло несколько таких панно, есть они и в Лувре (с фризом, изображающим процессию животных). Крупнейшее, сделанное по заказу Тогрула II или III (высотой 2,13 м и длиной 6,71 м) и вывезенное из Рея, хранится в музее Пенсильвании. С другой стороны, важную роль, должно быть, играла скульптура, судя по количеству круглых статуй, которые часто бывают довольно маленькими, но порой достигают по высоте метра и более, и отбитых голов высотой около 20 см. Предпочитая работу по штуку, Иран всё-таки сохранял школу ваяния по камню, существование которой подтверждается целым рядом лестничных парапетов XII, XIII и XIV вв., в том числе хамаданских, и впечатляющими рельефами, которым сельджуки, нередко со времён пришествия, отводили видное место — в городах, отобранных ими у Армении, в Верхней Месопотамии и Восточной Турции (дракон в Ани, 1064 г.; горельеф с изображением крупных хищных птиц на двух бастионах Диярбакыра, 1086-1091 гг.; восхитительная композиция на портике Большой мечети того же города, 1179 г.). Ваяние по камню имело значительный успех в Анатолии (где in situ ещё можно увидеть сотни фигуративных рельефов) и, может быть, особенно в Дагестане. В этой кавказской провинции, завоёванной Великими Сельджукидами в XII в., для так называемой кубачинской скульптуры характерны произведения в технике высокого рельефа и с моделировкой, которые грубоваты, но прекрасно вписаны в рамку и сочетаются с образующими её кривыми.

Делать рисунки в рукописях начали до прихода сельджуков, возможно, в Египте, равно как в Сирии, Месопотамии или Иране, судя по двум старейшим иллюстрированным произведениям — «Книге созвездий» (1009-1010), якобы арабской, но на самом деле иранской, и «Трактату о неподвижных звёздах» Абд ар-Рахмана ас-Суфи из Рея, жившего с 903 по 986 г. (рукопись из Бодлианской библиотеки в Оксфорде, 1009). Однако подъём этого искусства начался только с 1170 г., а лучшие его произведения появились в начале XIII в., в эпоху монгольских нашествий. Эту продукцию причисляют к багдадской школе или к арабской живописи, и оба названия способны ввести в заблуждение: действительно, с одной стороны, многие из них были написаны не в Багдаде, а в Сирии или в Мосуле, с другой — в них можно найти два влияния, иранское и византийское, последнее из которых проявляется в золотом фоне, моделировании и тенях. Одна из старейших ненаучных рукописей, какими мы располагаем, — роман в стихах Айюки (XI в.), Довольно слабое произведение, озаглавленное «Варка и Гульшах», которое было переписано и иллюстрировано на рубеже тысяча двухсотого года семьюдесятью одним рисунком горизонтального формата, показывающего, что графика в рукописях происходит от стенной фрески. Как хорошо сказал А. С. Меликян-Ширвани, такая иллюстрация представляет собой «позднее проявление искусства, правила и условности которого были созданы давно», но нам они остаются неизвестными. Рукописей багдадской школы насчитывается десятки, и Франции посчастливилось обладать некоторыми из самых прекрасных, в том числе проиллюстрированных величайшим мастером эпохи — ал-Васити. Излюбленные сюжеты — это «Калила и Димна» Ибн ал-Мукаффы (парижская рукопись, 1200-1220), «Макамы» («Беседы») Харири (1054-1122), одного из самых популярных арабских писателей («Харири» ал-Васити, Багдад, 1237, библиотека Шефера, Париж; «Харири», 1225-1230, Санкт-Петербург, и т. д.), «О лекарственных веществах» Диоскорида (стамбульская рукопись, 1224, Багдад; болонская рукопись, 1221, лейденская, 1083), «Книга песен» (Китаб ал-Агани), огромное сочинение в двадцати томах, написанное по-арабски персидским иудеем Абу-л Фараджем ал-Исфахани (Каир, 1217; Копенгаген, 1219; Стамбул, 1218).

До нас дошло поистине ничтожное количество архитектурных произведений сельджукской эпохи, прежде всего мавзолеи — архитектура некоторых происходит от башенной гробницы Гунбад-и Кабус, даже если они по преимуществу гораздо ниже, другие могут воспроизводить траурные юрты тюркских кочевников. Цилиндрические, многогранные, даже кубические, эти мавзолеи покрыты крышей, которая снаружи выглядит пирамидальной или конической, а внутри — как купол. Самые знаменитые: в Дамгане — Пир-и Аламдар (ок. 1026), строго конический; в Харракане, между Казвином и Хамаданом, — две башенных гробницы 1033 и 1067-1068 гг. под двойным куполом; в Абаркухе — Гунбад-и Али (1056), каменный, а не кирпичный мавзолей, представляющий собой примечательное исключение; в Рее — гробница Тогрула (1139-1140), звездообразная в плане, как минареты Газни и Гунбад-и Кабус; в Нахичевани — мавзолей Момине-хатун (1186), внутри цилиндрический, а снаружи двенадцатигранный, высотой 25 м, с красивым бирюзовым декором; в Мераге — Гунбад-и Сурх («Красная башня»), квадратный в плане, возведённый в 1147-1148 гг. и отделанный глазурованными кирпичами, и Гунбад-и Кабуд (1196-1197), построенный на склепе и восьмиугольный в плане. Это распространение мавзолеев, видимо, отвечало глубинным чаяниям народа, ведь другого объяснения ему не находится, если не прибегать к сомнительным гипотезам. Полагать, что они избежали разрушительной ярости завоевателей, которые якобы довольствовались тем, что крушили мечети, медресе, дворцы и каравансараи, означало бы допустить те же интересы у завоевателей, при этом отказывая в них тем, кто строил мавзолеи. Лучше признать, что погребальное искусство при владычестве выходцев из Средней Азии сделалось высшим выражением архитектуры. Кстати, разве не стал одним из прекраснейших и самых впечатляющих памятников эпохи первый большой погребальный дворец, который мы уже упоминали, — гробница Санджара в Мерве? Он был построен из кирпича вскоре после 1157 г., квадратным в плане, — это куб со стороной около 39 м, с одной дверью на востоке и одним окном на западе, а зал его покрыт куполом диаметром 17 м; раньше его окружала ограда периметром 550 м, в которой было проделано четверо ворот, а к ним вело четыре аллеи, видимо, разделявшие четыре сада.