– Не сразу, нет! Потом, когда священник показал тебе, кто я. Почему?

Можно было отбрехаться, сказать, что нынче Светлейший Князь Хельге не указ, и ссоры с его людьми она не боится, и что поздно сдавать назад, загубив двух Псов. Доля правды в этом была, Хельга оставила службу, дружину. Из Новгорода путь ей лежал домой, в родимый Хедебю. Отвоевалась Хельга Валькирия, Хельга Кровавая устала лить кровь за чужого конунга на чужой земле.

– Ненавижу их. – Хельга смачно сплюнула под копыта.

Сама не ожидала, сколько злобы может вместить ее надтреснутый голос. Зеленые глаза лисавки сверкнули любопытством.

– Псов никто не любит. Но все же? Они твоего рода, а я нет. Так почему?

Хельга молчала долго, обдумывая, катая мысли, как скользкие речные голыши. С детства не любила болтать, в дружине имела славу человека, за которого разговаривает меч, а не язык. Но пытливый лающий голосок мягко требовал ответа. Что, что сказать тебе, удивительное создание?! Как рвалась на части душа и сердце плакало, когда Псы, подстрекаемые чахоточным жрецом, рубили столетний молитвенный дуб, на котором и Одину незазорно повисеть? Как до белизны сжимались костяшки пальцев, обхвативших рукоять меча, при виде изрубленных седовласых волхвов? Или как клокотала в горле бессильная ярость, а в ушах звенели крики ведуний, объятых очистительным пламенем?

– Они не моего рода, – обрубила Хельга.

Ткнула лошадь пятками в бока. Та заржала недовольно, пошла резвей. Лисавка опустилась на четвереньки и шустрой рыжей молнией полетела рядом. Драный ситец развевался как полотнище стяга.

Больше лисавка вопросов не задавала. На привале, у разбитой телеги без колес, сидела молча. Сосредоточенно жевала свою пайку мяса, прядая ушами на пару с лошадью. Пушистый хвост жил своей жизнью, оплетая тонкие щиколотки то справа, то слева. Впервые в жизни молчание угнетало Хельгу. Лес пах прелью, осенней смертью. Во рту стоял гадостный привкус плесневелого мяса, не смываемый даже родниковой водой из бурдюка.

– Они ведь тебя живьем взять хотели. Чего так? У Псов со старой верой разговор короткий.

– Нечисть, – тявкнула лисавка. – Так они нас называют.

– Не-чисть…

Хельга попробовала слово на вкус. Вот погань! Гаже подпорченного мяса, что всучил ей ушлый трактирщик!

– У Светлейшего Князя звериные ямы в Киеве. Псы на стоянках болтали. Собирают нечисть на потеху народу. Трепались, что даже коркодил есть, и мамут, и всякой живности. Только вайе нет.

– Вайе?

– Вайе. – Лисавка коснулась груди когтистой лапкой. – Мы вайе. Самому Светлейшему Князю меня везли. А я в пути веревки перегрызла и деру дала. И сбежала бы… Это жрец все, Кирилл. Он нас чует. Это он нашу вайат нашел, привел Псов…

Лисавка запнулась. Ладонь стиснула обкусанное мясо.

– Вайат – это деревня по-вашему.

Хельга поджала губы, кивнула понимающе. Деревья покачивались, сочувственно шелестели. Может, сами пущевики и листины шептали сейчас одинокой лисавке слова утешения. В Хельге сочувствия не было – толку от него, когда свершившееся не поправить?

– И сколько вас было там?

– Десять…

Хельга ждала, что она скажет лис или, чем боги не шутят, человек, но она сказала: семей. Десять семей.

Перед тем как тронуться в путь, Хельга неожиданно для себя подсадила лисавку в седло, а сама пошла рядом.

На другой день заморозки отступили. Жухлая трава сбросила ломкий колючий иней, оделась росой. Солнечный меч Фрейра пронзил кудлатые тучи, из ран полился увядающий свет осеннего светила. Старый тракт перестал казаться угрюмым. Проступила в нем суровая красота дремучих северных земель. Лошадь шагала легко и беззаботно, убаюкивая Хельгу мерной поступью. Лисавка свернулась клубком у передней луки, и тепло ее мягкого тела чувствовалось даже сквозь толстые кожаные порты. Казалось Хельге, что ехать бы так всю дорогу, до самого Хедебю. Щуриться на слабеющее солнце, дремать под стук лошадиных копыт да украдкой касаться загрубевшими подушечками пальцев огненно-рыжего меха. Но на пятый день их настигли Псы.

Звонко тренькнула тетива самострела. С жадным чавканьем воткнулся в ель короткий тяжелый болт. Дорожка убегала на холм, с которого, окруженный вооруженной одоспешенной свитой, на кауром коне съезжал патер Кирилл. Знать, по большаку обошли, смекнула Хельга. Гнали день и ночь, меняли коней, спали в седлах, и все для того, чтобы добыть Светлейшему Князю маленькую перепуганную девочку. Девочку! Хельга попыталась вспомнить, как давно она думает о своей попутчице как о человеческом ребенке, но не смогла.

Нахлынувшая ярость зашипела по ледяной глыбе здравого смысла и потухла. Троица гридней с суровыми лицами бывалых ратников, в кольчугах. У каждого меч, топор, обитый железными ободами круглый щит в цветах Светлейшего Князя. Доски и стальные умбоны сплошь в боевых отметинах, зарубках да вмятинах. Еще пара, похожие, как от одной мамки, улыбаются в бороды, любовно оглаживая самострелы, один из которых по-прежнему взведен. С ними четверо отроков с мечами и пиками, да сам жрец – это ровно десяток выходит. Хватило бы и вдвое меньшего.

– Как видишь, любезная Хельга, я внял твоему совету!

Голос жреца прокатился над трактом горным обвалом. Сильный, глубокий, не чета тщедушному телу. Не голос – глас! Лисавку из седла как ветром сдуло. Только мелькнула в кустах белая кисточка хвоста. Видать, правду говорят, что Христовы жрецы не просто горлопаны, есть у них какая-то диковинная магия.

Припадая к лошадиной холке, Хельга лихорадочно размышляла, как поступить. Словить болт спиной в обреченном бегстве или грудью в обреченной атаке – невелик выбор. Что зайца поленом, что полено зайцем, все одно зайцу конец. Почуяв недоброе, лошадь перебирала ногами, храпела пугливо. Молчаливые гридни обнажили мечи. Сейчас кинутся! Хельга кисло усмехнулась, стиснула оплетенную кожей рукоять.

Но еще до того, как она потянула меч из ножен, в облетевшем кустарнике полыхнуло рыжее пятно. Лисавка тявкнула повелительно, и лошадь одним немыслимым прыжком влетела в чащу леса. Хельга лишь охнула, когда колючая лапа с размаху хлестнула ее по глазам. За спиной загалдели, запоздало тренькнула тетива. Хельга вжалась в дрожащую лошадиную шею, спрятала лицо в густой гриве. В ушах свистел ветер, хрустели ветки под копытами. До боли в бедрах Хельга сжимала округлые бока скакуна, не решаясь обернуться. Сил едва хватало, чтобы молиться милостивой Фрейе и упрашивать Всеотца, чтобы уберег от нелепой смерти.

Впереди прыгал огонек, призывным тявканьем уводящий Хельгу от погони. Ветер принес полное боли и ужаса ржание, громкий испуганный крик, а потом голоса преследователей начали отдаляться, пока не пропали совсем. Шумно всхрапывала лошадь, колошматили копыта, кузнечным молотом стучало сердце. Чудо, что ни одно из четырех копыт не угодило в мышиную нору, не застряло меж веток валежника. Не иначе, услышал Всеотец! Когда же безумный бег стал наконец замедляться, лошадь вдруг споткнулась, грудью врезалась в бурелом, и Хельга на мгновение узнала, каково это – летать не имея крыльев.