Нервы Гошки сдали, когда звери кинулись одновременно с трех сторон. Он рванул к спасительной печке, щучкой нырнул в черную утробу. Даже ногу одну успел втянуть. Но там, где с трудом пролезает взрослый человек, всегда найдется местечко для маленькой юркой навки. Как черти в ад, сигали они следом, в бездонное кирпичное чрево, обгоняя жертву, отрезая путь к бегству. Гусь заорал, задергался в темноте, суча ногой так, что слетел сапог, обнажив стопу в грязном носке с дырой на пятке. А навки все лезли, и лезли, и лезли…

Перебарывая мертвое отупение, Маричка поднялась на шаткие ноги. Схватила Ваньку, упрямо потянула прочь.

– Стой, куда ты, – запротивился он. – Надо лисичкам спасибо сказать!

Лисичкам. Ну правильно, он, наверное, и видел их лисичками.

– Сейчас твои лисички крови налакаются, озвереют и за нас возьмутся, – проталкивая колючие слова сквозь поврежденное горло, прокаркала Маричка. – Побежали, Ванечка, миленький, побежали!

И они побежали. Падая и спотыкаясь. Переползая через бурелом, треща сухим валежником, царапаясь о кусты. Путями, известными только зверью лесному, детям да выжившим из ума старухам-травницам. Из страшной сказки – домой.

* * *

В деревню вернулись затемно, едва живые от усталости. До самого последнего километра Маричка оборачивалась через плечо. Все чудился ей мягкий шорох когтистых лапок навья, одуревшего от пряной человеческой крови. Деревня стояла на ушах. Тарахтели генераторы, горел свет, звучали громкие встревоженные голоса. У родительского дома толпа взрослых под предводительством отца разбивалась на группы, прочесывать лес.

Когда дети вынырнули из темноты, их поначалу не заметили. Все продолжали заниматься своими делами. Мать увидела их с крыльца, и даже в темноте Маричка разглядела, как побледнели ее щеки. Детей подхватила на руки гудящая толпа, понесла, опустила в мягкие горячие объятия, окружила, укрывая от опасностей и невзгод. Вновь вернулось непрошенное: «Ох, и попадет же мне от мамы с папой», – и Маричка наконец разревелась горько-горько.

– Маричка! Маричка, милая, – запричитала мама. – Что случилось? Расскажи, что произошло?!

Сквозь толпу протиснулся встревоженный отец, сгреб детей в охапку, стиснул так, что косточки захрустели. Ванька лихо утер рукавом сопливый нос и сказал:

– Да всё в порядке, мам, это она от радости. Просто испугалась сильно!

От его взрослой рассудительности деревенские грянули хохотом, в котором явно чувствовалось облегчение. Ваньку хлопали по спине, ерошили его рыжие волосы. Все были добрые и радостные, Маричка ощущала это нутром гораздо сильнее, чем обычно, и это хорошо знакомое чувство, вдруг ставшее невыносимо ярким, новым, пугало ее. Оно подбиралось приливной волной, неторопливое и неизбежное и, как волна, несущее с собой всякий мусор. Обрывки чужих мыслей, эмоций, чувств – все то, что раньше Маричка ловила лишь случайно, – обострилось, стало четким и громким. Похожий на базарный гомон, шум этот влился в нее, грозя разорвать изнутри. Знакомая сила бурлила и плясала в Маричке, обустраивалась, выбрасывая лишнее. Первыми отказали ноги. Маричка повисла на отце, испуганно вцепившись руками в загорелую шею, а он и не понял, крепче прижал дочь к груди, все лицо исколол бородой. И никто, никто не увидел, как стремительно поблекли Маричкины голубые глаза.

* * *

В избе было пусто. Сыновья не ночевали дома вторую ночь подряд. Они всегда возвращались, а если задерживались, обязательно предупреждали. Вторую ночь она неподвижно сидит среди грязных шкур, кисло воняющих смертью и дерьмом. Ее дерьмом. Не надо быть ведьмой, чтобы понять – что-то очень нехорошее случилось с сыновьями. Страшное случилось.

В избе было холодно. Старший, Гошка, убегая, толкнул дверь, едва не сорвав с петель, и теперь та болталась, подталкиваемая ветром, но так и не закрылась. Хуже – не хватало сил, чтобы закрыть дверь самостоятельно. Поединок с упрямой девчонкой обошелся дорого.

В избе было темно. Впрочем, темнота ее никогда не пугала. Что тьма тому, кто давно стал ее частью? Пугало, что сил не хватало и на то, чтобы поднять спичку. И еще голод. Голод пугал до одури.

Жрать хотелось так, что кишки сворачивались в узел. Пес с ним, с ритуалом, не до вареных изысков сейчас. Рвануть бы зубами, как встарь, сырого мяса рвануть, чтобы кровь по подбородку, по голой груди, до самого паха, разжигая давно позабытое желание. Маленькая упрямая мышка, о, как было бы здорово погрузить зубы в ее теплое девичье тело! Но не до жиру. Тут бы обычная мышь мимо пробежала. Нужна кровь, нужна сила. Нужно отнять чью-то жизнь, чтобы однажды ночью черная треснувшая ступа повисла над домом маленькой мышки и неслышный зов выманил ее на улицу…

Что-то шевельнулось во мраке, неосторожно зашуршало мусором на крыльце. Ведьма обратилась в слух. Вот он, маленький ушастый комочек, замер на пороге, не смея войти в жилье человека. Голодная ведьма не видела, но чувствовала каждую шерстинку, каждый коготок, шевелящиеся усы.

ближе

Мышь соскочила с порога. На середине избы неуверенно застыла, подергивая носом. Что-то смущало ее, и она никак не могла понять – что.

ближе маленькая тварь еще ближе ближе ближе

Быстро семеня лапками, мышь добежала до кресла, спряталась за тем самым злополучным котелком. Быстрее, быстрее, маленькая жертва. Кровь придаст силы, вернет ясность мысли, усилит зов, а сильный зов привлечет новые жертвы…

выше ползи выше ползи ко мне в рот цепляйся за шкуры и ползи ко мне в рот

Мышь выглянула из-за котелка, огляделась… и принялась невозмутимо набивать рот кашей.

ближе сюда ближе тварь ближе ближе ближе лезь ко мне в рот нет нет нет же ЛЕЗЬ КО МНЕ В РОТ ЛЕЗЬ КО МНЕ В РОТ ЛЕЗЬ КО МНЕ В РОТ НЕТ НЕТ НЕТ

Белые глаза закрылись. Вот, значит, кем была ты, упрямая маленькая девчонка? Не жертва, а погибель… Одно легкое касание – и не осталось сил, чтобы призвать самое мелкое, самое беззащитное существо. Все выпила, все унесла молодая, здоровая, решительная. Оставалось лишь злорадствовать, что уж недолго ей быть молодой и здоровой, да только толку с того злорадства. Сил врать себе тоже больше не было. По морщинистым щекам покатились беззвучные крупные слезы.

Осмелевшая мышь ела засохшую кашу. Старая ведьма умирала. За многие версты отсюда, в другой избе, в другом мире, в немом крике рождалась новая ведьма.