в село. Вероятно, ему нужно было уединиться. Он любил ходить по окрестным лесам, собирать там какие-то коряги и большие камни, а потом выкладывать из них во дворе фигуры. Как и прежде, он хотел видеть вокруг себя красоту и создавал её своими руками, из подручных средств. Я был поражён, когда увидел, как он, сидя на корточках, подрезает во дворе траву обычными ножницами… Он не жаловался, что нет газонокосилки, просто делал то, что считал нужным…

Его дом в Юшках сохранился по сей день, сохранились и настенные росписи, сделанные отцом по мотивам рисунков Примаченко. Вот уже 20 лет мы стараемся поддерживать этот дом в том виде, каким он был при Евгении Шереметьеве. Сейчас я практически постоянно живу в нём со своей семьёй. Такое вот семейное гнездо…»

Параджанов часто бывал в «Украине», так как жил совсем рядом. Приведу воспоминания Стеллы Мосонжник: «Сама я познакомилась с режиссёром в «Украине», когда в мастерскую к Шереметьеву пришёл старый измученный человек, потерянный и удивительно наивный. Женя представил нас друг другу и предложил мне показать свои работы. Под рукой оказались кое-какие декоративные вещи, и когда Параджанов вдруг ухватился за стилизованных попугаев, я не захотела ему их отдавать. Я вообще никому тогда не любила дарить свои работы, копила их дома, но Евгений так на меня зашипел: «Ты что, у тебя же Параджанов просит!» – что я в растерянности протянула ему этих птичек. А он обрадовался, как дитя, и всё говорил, что обязательно поставит их в свои коллажи. Интересно, поставил ли?

Параджанов приходил к нам довольно часто и, казалось, не замечал, что Шереметьев стал избегать его. Несчастный и какой-то очень одинокий, он сидел у нас в мастерской, искал общения, но все от него удирали. Только мы с Дзгоевым и беседовали с ним.

Вообще в характере Шереметьева было много мальчишеского. Он, несомненно, обладал артистическим даром, умел и соврать с невинным видом. У него были потрясающе красивые глаза – голубые, с длиннющими ресницами. Из-за этих глаз женщины падали штабелями.

Я помню, как он изображал бедного еврейского портняжку, усевшись на столе, скрестив ноги, как турок, сдвинув набекрень шляпу и водрузив на кончик носа треснувшие очки, которые носил гном с витрины. А что они вытворяли с Толиком Загинайло, главным художником «Украины»! Мастерская от хохота лежала под столами.

Интересно было наблюдать, как Евгений Фёдорович просил о чём-нибудь даму. Я всегда вспоминала при этом Арамиса. Он осторожно приобнимал её, преданно смотрел на неё своими глазищами, и дама млела. Причём просил он в большинстве случаев не для себя. Его мучили кредиторы и требовали компенсации дефицитом. Это была реальность тех дней».

Шереметьева приглашали оформлять магазины, павильоны на ВДНХ в Киеве и Москве. Он необходим был там, где требовалась оригинальность решения, вкус и стиль. С ним ездила бригада, которой он доверял. На выкладку Женя приглашал Любовь Чуеву из «Украины» – никто в городе не работал лучше нее с одеждой. Тканями превосходно «распоряжалась» Тамара Шереметьева. Хрусталь и посуда были коньком самого Евгения Федоровича. По всей Украине можно было увидеть оформленные ими магазины.

А что же делал в период перестройки Шереметьев? Работал в «Доме мебели», но там его таланту негде было развернуться. Все его идеи по интерьерам гасли на корню, хотя Евгений Федорович был великолепным дизайнером: он ощущал пространство как нечто подвижное, способное трансформироваться.

Общаясь со многими киевлянами, убеждаюсь, что по прошествии стольких лет все, кто жив, вспоминают Евгения Шереметьева как явление в художественной жизни Киева 1950—1970-х годов. Светлая ему память…

В этом очерке использован материал, любезно предоставленный Анной Шерман (журнал «Антиквар»).

Наш киевский Владимир Высоцкий

Не скажу про живых, а покойников мы бережем.«Райские яблоки» (1978)

В отличие от Михаила Булгакова, который в СССР считался индикатором интеллигентности, Владимир Высоцкий был воистину Народным, причем не так важно кем – артистом, поэтом, певцом. Причем последнее становилось главным, основополагающим для его всеобщего восприятия, что сделало его самым популярным героем страны. Его песни стали той отдушиной, тем глотком свободного воздуха, которого так не хватало в спертости советской житейской атмосферы. Он стал нужным, скорее необходимым, всем жителям ушедшего «социалистического» государства – от академика до рядового работяги. И тут не ищите принижения, просто истинным ценителям Владимира Семеновича мог стать прежде всего среднеобразованный человек, к которому впервые пришла высокая поэзия, воплощенная в доступной форме. Тем более что путь творчества Высоцкого к простым людям подготовила, как ни странно, руководящая линия высших партийных органов, изначально запретивших выступления Барда в крупных городах. Вот и пришлось Высоцкому ездить по провинции, где местные партийные органы узнавали об его прошедших выступлениях лишь по полученным впоследствии партвзысканиям. Нельзя забывать, что его песни были единственными литературными произведениями, доступными широким массам населения. Тогда то, что не соответствовало партийным канонам: литература, искусство, музыка, все-все, – было под запретом. Гражданин «великой» страны, не имея возможности приобрести духовную или физическую пищу в свободной продаже, был вынужден все это где-то доставать, в том числе и магнитофонные записи Высоцкого. Как хорошо, что они были, а если бы магнитофоны отсутствовали в семьях? Что знали бы все мы о любимом певце?

Принято говорить: у каждого есть свой Высоцкий! Два слова скажу о своем… Мне посчастливилось быть на трех его спектаклях, двух авторских концертах «В поисках жанра». Как я доставал эти билеты, хранившиеся в моем архиве очень-очень долго, – это другой рассказ.

Мне с сыном Геннадием, после смерти Барда, удалось побывать у него дома. Нас любезно встретила его мать – Нина Максимовна. То ли она соскучилась по внукам, то ли было что-то другое, но моего восемнадцатилетнего Геннадия она долго не отпускала, показывая те или иные вещи сына, упорно называя его только Высоцким. «Вот кровать, на которой он умер. – Геночка, а ну полезь наверх шкафа, там пластинки, которые Высоцкий привез мне из Парижа. – Вот альбом Рериха, который Высоцкий любил рассматривать с Мариной. – Однажды Марина приехала из Парижа, поставила сумки и, оглядев стены, произнесла: «Вот мы и дома!» – А эти стены Марина красила своими руками».

Душевно трогало то, что Геннадий держал в руках клапан сердца, который так и не поставили нашему кумиру.

В то время я и не подозревал о том, какую великую роль в жизни Владимира Семеновича сыграл мой родной город, хотя о Киеве он ничего не написал, лишь единожды упомянул в песне. Да в нашем городе бардов, даже самых аполитичных, не чествовали. Но первое исполнение «Товарищи-ученые, доценты с кандидатами…» произошло в 1972 году в институте Патона… а потом, как всегда, последовали партийные оргмеры – и выступления Высоцкого для