Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я представил себе кроликов, прыгающих через трость, – и вздохнул. И это стадо думает, что управляет Францией!
– Эти уже спеклись, – понял меня Вильбоа. – Год назад здесь были совсем другие люди. Кое-кто сейчас на фронте, кое-кого уже засыпали известью… Болото!
Я не стал спорить. Эти полчаса, которые мы с Шарлем провели под сводами Тюильри, прошли все-таки недаром. Я окончательно убедился, что все вершат не болтуны, собравшиеся в бывшем Зале Больших Приемов. Хозяева не здесь, они в тиши кабинетов. Хозяева заняты, очень заняты, им нет дела до этих крикунов…
– Кукареку, гражданин Деревня!
На этот раз петушок пропел почти что шепотом. Вначале я решил, что юный патриот гражданин Огрызок испытывает глубочайшее почтение к этим стенам, но, услыхав громкое «Ап-чхи!», сообразил, что дело совсем в другом.
– Простудился, гражданин Тардье?
– Простудишься тут, – хриплым басом прошептал мальчонка. – Да вам-то чего? Жалеть будете? Нужна мне ваша жалость!
Его рожица, украшенная внушительными синяками, была почти черной – то ли от копоти, то ли от пыли. Но глазенки сверкали непримиримой яростью. В жалости юный санкюлот не нуждался.
Я поспешил познакомить гражданина Огрызка с «другом гражданина Дантона» и столпом якобинской прессы, не забыв добавить, что они – коллеги. Как-никак юный санкюлот тоже имел отношение к печатному слову. Вильбоа с самым серьезным видом пожал худую грязную лапку, затем снял плащ и укутал огольца. К моему удивлению, гражданин Тардье не стал сопротивляться. Похоже, имя Дантона заставило его на время онеметь.
Я пристроил мальца рядом, между собой и Вильбоа, попросив подвинуться красноносую ведьму с вязаньем – не иначе, родную сестру мамаши Грилье. Воспользовавшись этим, гражданин Тардье грозным шепотом принялся что-то рассказывать Шарлю о печатных станках и свинцовом наборе. Тот слушал, кивал, а затем, к моему изумлению, вручил мальчонке свою визитную карточку. Тот с важным видом кивнул и спрятал ее за пазуху.
Между тем в зале стало тише. Драчуны разошлись, а председатель беседовал с каким-то типом в синей форме.
– Идут! – прохрипел Огрызок, выглядывая из складок плаща. – Ну, будет буча!
– Сен-Марсо? – усмехнулся я.
– Ну! Ведь чего я пришел-то! Вы же мне, гражданин Деревня, обещали! Небось забыли уже!
– Три ливра? – вспомнилась его странная просьба.
На меня взглянули серьезные, совершенно взрослые глаза.
– Ошибочка, значит, гражданин Деревня! Не просил я у вас ничего! Так и запишите!
Я не стал спорить. Ошибочка – так ошибочка. Странный паренек…
– Сказали вы, гражданин, что с ребятами из Сен-Марсо знакомы. Помните? А то мне моих сопляков пристроить надо! Совсем охляли, того и гляди, окочурятся. А у них в Сен-Марсо таких подбирают…
Ах, вон оно что! Мне стало стыдно. Голодный раздетый мальчонка заботится о других мальцах, а я даже не вспомнил.
– Обязательно, – улыбнулся я. – Пристроим!
Между тем в зале ветер крепчал. Возле председателя уже собралась целая толпа, депутаты вставали, переглядывались, кто-то бросился к окну, кто-то (я глазам своим не поверил) скользнул за портьеру. Председатель замахал руками, зазвонил в бесполезный колокольчик… И тут где-то совсем рядом загремели барабаны.
На миг наступила мертвая, страшная тишина, но вот под сводами раздался истошный вопль: «Идут! Идут!», и болото превратилось в разбушевавшееся море. Граждане депутаты бегали по проходам, кто-то рвал бумаги, разбрасывая белые клочья во все стороны, в зале стоял гул – а барабаны гремели уже совсем близко, заглушая крики, стенания, звон колокольчика. Двери дрогнули, высокие белые створки разлетелись, словно крылья…
– Ух ты! – только и мог выговорить гражданин Тардье, выглядывая из глубин плаща. – Сила!
Сила входила в зал. Впереди шли барабанщики – мальчишки в карманьолах и красных колпаках, выглядевшие ничуть не старше моего кукарекающего соседа. Худые лица казались суровыми и сосредоточенными, руки мерно двигались, выбивая дробь, огромные деревянные башмаки с грохотом врезались в наборный паркет. Я невольно хмыкнул: здорово же пуганула граждан якобинцев эта мелюзга! За строем мальчишек рослые парни в синей форме несли знамена – трехцветные, с названиями секций, и непривычные – красные, словно пропитанные густой венозной кровью. А дальше ряд за рядом шли люди – старые и молодые, в форме и карманьолах, в серых плащах и рабочих блузах. Немало было и женщин, но не в привычных чепцах, а в платках и красных косынках. Пик, которых я уже успел насмотреться, не было, зато у каждого за плечом висел мушкет. Эти люди не играли в войну. Они были войной.
Это понял не только я. Зал застыл, смолкли голоса, граждане депутаты разом потеряли всякий запал. Теперь они действительно казались кроликами – кроликами, угодившими прямиком в волчью стаю.
Гости быстро и деловито заняли проходы. Короткая команда – и позади председательского места выросла молчаливая шеренга с мушкетами в руках. По краям стали знаменосцы. Внезапно один из парней в синей форме и треуголке с трехцветной кокардой показался мне знакомым. Я всмотрелся – и покачал головой. Да, тесен мир! Бравый лейтенант Дюкло стоял в окружении славных бойцов роты Лепелетье. Я обрадовался – по крайней мере с гражданином Огрызком и его «сопляками» проблем не будет.
Председатель тем временем растерянно оглядывался. Наконец, на что-то решившись, он встал и звякнул колокольчиком. В зале наступила мертвая тишина. Внезапно я представил, что знамена за трибуной не трехцветные, не красные – белые, с золотыми лилиями. Сердце замерло. Еще недавно, еще совсем недавно я был готов отдать все ради этого…
– Гра-аждане! – послышался неровный шатающийся голос. – Нас при-ишли, а-а-а-а, приветствова-ать секции, а-а-а, Сен-Марсо…
Похоже, председатель и сам не был уверен в том, что сказал. Зал ответил легким гулом. Председатель взмахнул руками, словно отгоняя призрак; легко зазвенел колкольчик.
– Наш, а-а-а, коллега депута-ат, а-а-а, Ножан… Прошу тебя, а-а-а, гражданин…
Зал вновь зашумел – на этот раз погромче. По проходу, мимо расступившихся парней в синем, быстро шел высокий широкоплечий человек, одетый в старый потертый сюртук. Ни парика, ни шляпы – большая лобастая голова уверенно сидела на короткой шее, коротко подстриженные волосы уже тронула ранняя седина. Человек подошел к трибуне, оглянулся и легко ударил широкой ладонью по темному дереву. Это подействовало лучше любого колокольчика – зал мгновенно стих.
– Он слесарь, – шепнул Вильбоа. – Четверо детей, двое – приемные. Жена умерла год назад…
Журналист не отрывал взгляда от трибуны, сжимая в руке свинцовый карандаш, на коленях лежал чистый лист бумаги. Похоже, начиналось самое главное.
– Да здравствует Республика, граждане! – сильный, густой голос, в котором слышалась откровенная насмешка, заполнил зал. – Разрешите сразу же исправить ошибку. Приветствовать вас мы не собирались.