рук адвоката и швырнул противника на мокрые плиты. Тот шлепнулся, как мешок с трухой. Хельмут придавил его коленом и, склонившись к уху, нежно прошептал:

– Обычно в таких случаях я пользовался молотком.

Он размахнулся и ударил Вернера рукоятью пистолета в висок. Вернер охнул, тело его судорожно дернулось и обмякло. Кровавые брызги стекали по стенам.

Он уже не чувствовал, как Хельмут продолжает методично наносить ему удар за ударом. Перед глазами поплыло, потом вспыхнуло и лопнуло что-то яркое, и этот свет был последним, что увидел Вернер в своей не очень долгой запутанной жизни.

* * *

Волгин услыхал шорох за спиной и обернулся.

Высокий крепкий мужчина шел между колонн храма, отряхивая пальто от пыли. Он не сразу заметил Волгина и замер от неожиданности.

– Прошу прощения, – произнес наконец Хельмут.

– Прошу прощения, – сказал Волгин.

Они вглядывались друг в друга, пытаясь понять, что другой делает в такое время в столь заброшенном месте.

Хельмут опустил руку в карман и нащупал холодный металл. Он только что оттер от крови рукоять пистолета, из-за чего даже был вынужден выбросить носовой платок, сплошь покрывшийся отвратительными бурыми пятнами.

– Любите живопись? – поинтересовался он, кивнув на полуразрушенное изображение святого.

– Это очень красиво.

– Да. Только вот мало что осталось. Вы представить себе не можете, настолько хороша была эта фреска… А теперь она практически погибла.

Хельмут говорил первое, что пришло в голову. Он выгадывал время. С одной стороны, ему чем-то нравился этот человек, снявший шляпу перед алтарным изображением, которое и его, Хельмута, притягивало будто магнитом; на лице человека были написаны умиротворенность и просветление – те чувства, которые постоянно испытывал сам Хельмут, заглядывая в печальные глаза святого. С другой стороны, не в его правилах было доверять случайным встречным.

– Она и сейчас необыкновенна, – сказал Волгин, вновь взглянув на алтарную стену. – Такое не может погибнуть. Восстановят.

– Я уже не верю.

– А я вот начинаю верить.

В интонациях незнакомца Хельмут уловил легкий акцент. Приезжий?

Он подошел еще ближе:

– Надо быть очень сильным, чтобы пережить все то, что пришлось пережить нам, и при этом продолжать верить. Я так понимаю, вы очень сильный человек.

Волгин пожал плечами. Хельмут вдруг ощутил, что тревога отпускает его. Этот человек не представляет опасности. Хельмут знал, что интуиция его никогда не подводит; не могла она подвести и сейчас. От незнакомца веяло надежностью и спокойствием. В нем было что-то, располагающее к себе. Искренность в голосе. Открытый взгляд. Печаль в опущенных уголках рта – такая же, как у святого на фреске. Настоящий ариец, хоть и брюнет. Такого можно не бояться. С таким можно быть откровенным.

– Это лицо напоминает мне Германию, – вдруг признался Хельмут, подняв глаза на израненный иконописный лик.

– Германию тоже восстановят, – негромко сказал Волгин. – Ради этого мы все здесь.

– Да, – согласился Хельмут. – Именно ради этого.

Ему все больше и больше нравился этот человек. В нем крепло внешне ничем не обоснованное, но вместе с тем очень убедительное чувство, что их что-то соединяет. Но что именно, этого Хельмут не знал, да ему это было сейчас и неважно.

– Вы ведь не местный? – спросил он. – Ощущение, будто мы знакомы. Где мы могли видеться?

Волгин пожал плечами. Хельмут сделал еще несколько шагов и остановился рядом, не вынимая между тем руку из кармана.

Так стояли они вдвоем и смотрели на лицо святого, которое продолжало светиться в полутьме высоко над их головами.

40. Приговор

Главный обвинитель от СССР Роман Руденко произносил свою заключительную речь:

– Мы подводим итоги судебного следствия в отношении главных военных преступников. Впервые в истории преступники против человечества несут ответственность перед международным уголовным судом. Впервые народы судят тех, кто залил кровью обширнейшие пространства, уничтожил миллионы невинных людей, разрушал культурные ценности и вверг мир в пучину невиданных бедствий.

В зале 600 стояла звенящая тишина, лишь едва слышно шептали в своих кабинках текст речи переводчики да мягко шелестели клавиши машинок под пальцами стенографисток.

Слушали судьи, слушали гости, слушали адвокаты. Слушали, прижимая к голове наушники, обвиняемые.

– Им, занимавшим высшие посты в гитлеровской Германии, не было нужды своими руками расстреливать, вешать, душить, замораживать живых людей. Это делали их подчиненные, выполнявшие черную работу, а подсудимым нужно было только давать приказания. – Руденко обернулся к скамье подсудимых и обвел взглядом тех, кто находился сейчас перед ним. – Перед лицом суда они притихли. Но они корят сейчас Гитлера не за провокацию войны, не за убийство народов и ограбление государств. Единственно, чего они не могут ему простить, – это поражения. Вместе с Гитлером они были готовы поработить все человечество. Но история рассудила иначе…

Трибунал заканчивал свою работу. Без малого год заслушивались показания очевидцев и обвиняемых, предъявлялись вещественные доказательства, разбирались факты. Ведущие мировые информационные агентства освещали ход Нюрнбергского процесса, и казалось, что весь мир посвящен в то, что происходило перед лицом суда в небольшом немецком городе, где Гитлер принимал парады и где проходили многотысячные факельные шествия, вестники зарождения нацизма, и где сейчас нацизму зачитывался приговор. Это был конец грозной и страшной эпохи.

Но что должно прийти ей на смену? Какие уроки прошедшего усвоили те, кто находился в зале суда, да и все человечество тоже? Этот вопрос постоянно задавал себе Волгин, наблюдая за происходящим. И у него не было ответа.

Для него происходящее не было закончено, ибо не была закончена история Лены и маленькой девочки Эльзи. Обе они пропали, не осталось никаких следов, будто и не было их на белом свете. Стул, на котором всегда восседал нервный немецкий адвокат Кнюде, был пуст. Волгин пытался навести справки, но ему дежурно ответили, что произошла обычная ротация и адвокат поспешил вернуться восвояси. Эти слова звучали неубедительно, однако у Волгина не было никаких доказательств обратному.

По мере того как двигался к завершению процесс, Волгин все больше и больше ощущал не радость, а бессилие и опустошенность. Человечество справлялось с язвами и проблемами прошлого, а вот он не смог справиться со своими собственными.

…30 сентября 1946 года, в день оглашения приговора, к Дворцу правосудия было не подступиться. Квартал был перекрыт. Охрана была усилена вдесятеро, на каждом углу стояли посты, где проверялись документы – мышь не прошмыгнет. Вереницей двигались машины официальных делегаций. Гости процесса толпились у входа, ожидая возможности войти внутрь здания.

– Встать, суд идет! – огласил распорядитель.

Волгин, как всегда, разместился на балконе, на самой галерке. С огромным трудом он раздобыл входной пропуск, позволявший провести в зале 600