В последних словах он сомневался, но все же произнес их, просто потому что с трудом вмещал факт в голове. Lize призналась в огромном предательстве, и это Андрей еще не знал о снотворном. Довольно было и того, что она клеветала на R., что не думала обрывать болезненное блуждание брата в потемках обмана, что мечтала о его деньгах, знала об отцовских преступлениях, пусть абстрактно, — и не вмешивалась. Иван понимал: своей сестре он не простил бы ни одну из подобных вещей. Что же Андрей?

Он не улыбнулся, не ответил — просто прошел и аккуратно сел в кресло, чтобы не сдвинуть мебель и на полногтя. Вытянул ноги, упер локти в колени, опустил на них голову. Видно было: всеми силами пытается удержать сползающую маску спокойствия.

— К слову, не тревожьтесь: я сделал то, что читалось в вашем взгляде, — сказал наконец он. Иван, уже опустившийся на пол возле рвотной лужи, удивленно вскинулся. — Lize попросила воды, я дал, но в стакан бросил одну из своих снотворных пилюль. — D. устало глянул сквозь пальцы. — Проследил, чтобы выпила до дна, они хорошо действуют. До полудня точно проспит, а дядя, как правило, довольно рано уходит, даже если поздно ложится. Вас устроит?

Иван кивнул, задним числом подумав опять о том, что Андрей демонстрирует неплохое полицейское чутье. Даже сказал это вслух, надеясь его подбодрить, и уточнил:

— Не хотите однажды к нам в сыск? Ведомство, говорят, скоро расширять будут; мы не совсем справляемся, люди пригодятся.

Андрей вздохнул, опять спрятал лицо в ладонях, и Иван, решив, что ему пока трудно рассуждать вообще о любом будущем, не стал продолжать. Склонился над полом, вытирая остатки рвоты и впервые с содроганием размышляя, что было бы, будь паркет здесь застлан ковром. Такое за пять минут не очистишь.

— Могу я как-то помочь вам? — Сил молчать все же не было, уже не рабочая тревога, а простая, почти дружеская жалость сдавливала сердце.

Иван все сильнее хотел вслух посочувствовать этому разбитому юноше: и насчет сестры, и насчет всего прочего, но не представлял, как сделать это ненавязчиво, не бередя ран. Поэтому выбрал формулировку расплывчатую: вдруг его наведут на сугубо практическую мысль? Андрей пошевелился в кресле, выпрямился, поднял голову — звякнули золотые серьги. Он все еще выглядел едва живым, но в глазах появился решительный, явно знаменующий какую-то новую мысль блеск.

— Более я не хочу ни дня оставаться в этом доме, — сказал он. — И не останусь.

Иван растерялся: ждал точно не этого. Быстро убрал последние капли рвотных масс; бросил тряпку в ведро; пошарив по карманам, нашел платок и вытер руки. Все это время он размышлял, нужно ли спрашивать: «Вы точно не сможете их всех вытерпеть?» — и взывать к благоразумию, и если да, то как. Но Андрей смотрел твердо, исподлобья, без капли колебания. Руки он сцепил в замок на коленях.

— Что ж, — медленно ответил Иван. — Я, пожалуй, понимаю: подобные потрясения лучше переживать на расстоянии. Вам есть куда пойти? К L., может быть, или остановитесь у меня? Я, правда, снимаю довольно простые комнаты, на Палихе…

Андрей глядел, казалось, в смущении и продолжал сжимать пальцы. Иван хотел было уверить, что это нисколько его не обременит, по крайней мере, пока он не женится, но не успел.

— Да… — заговорил наконец D., тоже с задумчивыми паузами. — Я очень надеюсь, мне есть куда пойти… если же нет, что ж. Меня в любом случае не оставляет мысль покуситься на стезю, которая давно меня привлекает в университете.

— О чем вы? — Иван не мог пока угадать его мысль, это даже раздражало: ну что за личность, беда даже для сыщика!

Андрей совсем уже застенчиво улыбнулся.

— Мне хочется самому изучать и лечить душевные болезни. В Москве есть, между прочим, отличнейший специалист в этой области, доктор Буцке; он, к сожалению, не преподает, но у него немало единомышленников. Это ему меня хотели сдать…

— Да, мы с ним знакомы немного, — кивнул Иван. В этот раз даже не пришлось изображать удивление, он и вправду изумился. — Так вас это интересует? Не искусства?

— И не сыск, как я честно говорю, впрочем, здесь я скорее сознаю пределы своих возможностей, физических и эмоциональных. — Андрей встал и пошел навстречу. Наклонился, оглядел пол и констатировал: — Чисто. Вряд ли он что-либо заметит, если вообще сюда сегодня зайдет.

Иван тоже выпрямился и посмотрел D. в глаза. Кое-что из услышанного оставалось загадкой, и он решился повторить вопрос:

— Так вы уверены, что вам есть куда пойти и не нужна моя помощь или, может быть, Нелли?

Андрея снова беспокойно потупил взгляд и наконец решился. Забрал у Ивана ведро и тряпку, осмотрел кабинет в последний раз и кивнул на дверь:

— Идемте, я вас провожу, а этим всем займусь сам. По пути я вам все-таки признаюсь, на что именно набрался смелости. Ведь давно было пора, но теперь у меня, кажется, и нет иных путей, в этом доме ничего для меня, никого…

Иван всмотрелся в угольки его глаз и с горечью осознал окончательно то, что ему — натуре принципиальной и по-своему циничной — должно было стать очевидным сразу. Конечно, Андрей хотел уйти, не ручаясь за себя и боясь помешать правосудию каким-нибудь членовредительством. Конечно, он вовсе не простил сестру, только пожалел, — но видеть в непосредственной близости сил не находил. И наверное, дикая кровь его кипела даже при мысли о том, что чуть не сделала мать, и даже от нее он хотел оказаться подальше, пока не залечит хоть часть свежих и старых ран. Это было мудро. И если подумать обо всем этом прицельно и глубоко, можно было догадаться, куда Андрей хочет пойти.

— Хорошо, я внимательно вас выслушаю, — только и сказал Иван, первым направляясь к двери. — И в любом случае поддержу.

Андрей улыбнулся, пробормотал: «Спасибо» — и вышел за ним следом.

Поворачивая ключ в замке, Иван окончательно запер пожар в сердце, и ему наконец стало по-настоящему легко. Так чувствует себя рыцарь, готовый к поединку с драконом, считающий последние минуты до того, как зазолотятся в сумраке пещеры глаза и полыхнет багряное пламя. И уже знающий, что битва не измучает его и вполовину так, как изнурил тернистый путь через выжженный лес.

Эпилог

Сущевская полицейская часть

1887 год, 25 декабря, ночь

Бобровая шуба все еще воняла, но Иван настолько привык к ее мохнатому теплу, что даже сейчас