— Джед?

— Извините, — промямлил я. — Я не… того… это не…

— Знаю, — сказала она. — Вопрос задан врасплох. Но все равно отвечайте.

Последовала пауза. Ну ладно, подумал я и начал рассказывать, как мои приемные братья поймали собаку, у нее не было передних лап — одни обрубки, а из них торчали сухожилия, что псина таращила глаза от ужаса, но, пока я ошивался у клети, где заперли калеку, она немного успокоилась. Я пытался открыть цифровой замок, найти правильную комбинацию цифр, но у меня ничего не получилось, потом ковырял его отмычкой, и опять не вышло. Тогда я решил отогнуть тонкие прутья решетки. Ну а затем снова их выпрямить, чтобы братья не заподозрили меня. Но в восемь лет еще плохо справляешься с проблемами из курса механики, к тому же клетка фабричного производства, сделанная специально для перевозки свиней, отличалась прочностью. А пес со свалки точно понимал, что я хочу его вызволить.

Поначалу мне было нелегко говорить об этом, в особенности еще и потому, что я ненавижу всякое сюсюканье, и в голосе у меня появились хрипотца, монотонность, но, видно, фармакологический коктейль, которым меня напичкали, развязал мне язык. Я рассказал Марене, что купил бутылку «маунтин дью» и налил немного в желобок, обитый жестью, а пес припал к нему и принялся лакать, опираясь на свои обрубки, а потом благодарно, с надеждой посмотрел на меня добрыми собачьими глазами, они у него даже увлажнились. Я дал ему пакетик соленых крендельков «ролд голд», предварительно соскоблив с них соль, мне самому они ужасно нравились, а псина махал облезлым хвостом и тряс ушами. Затем я долил ему остатки «маунтин дью», он с радостью прикончил газировку, доверчиво поглядывая на меня. Бедный калека, казалось мне, наверняка считал меня хорошим и сильным и верил, что я выпущу его, а он станет моим верным телохранителем, преданным другом и даже без передних лап сможет неплохо бегать, всюду будет со мной. Я трогал его мягкую морду, а он лизал мои расцарапанные руки, воображая своими собачьими мозгами домашнее тепло и уют, а его губчатый нос был сухим и горячим, но не таким сухим, как вначале. Я пробовал то и се, пытался согнуть нижний брус куском металла, но тщетно. Наконец я упал на спину и заплакал, глядя на порезы под ногтями, на костяшки пальцев, разодранные в нескольких местах. Было ясно: если я не потороплюсь домой и не залеплю ранки специальным пластырем, то потеряю слишком много крови. Я почесал пса со свалки за ушами и сказал, что мне нужно уйти, но я вернусь, а ты жди, хорошая собачка, и по пустым парковкам, освещенным белыми дорожными фонарями, побрел домой в отчаянии столь глубоком, что и словом это не передать, словно я обломал зубы о твердыню вечную.[405]В такие мгновения отчетливо видишь, будто сквозь оттаявший под твоим пальцем просвет на замерзших очках, как ужасен мир, в котором правит насилие и который вечно разочаровывает невинных, превращая их надежды в дерьмо. Я закрыл за собой дверь, но в ушах у меня стоял вой пса со свалки по другую сторону дороги, не столько собачий вой, сколько рыдания, — так плачет двухлетний ребенок, еще не умеющий терпеть боль. И еще…

— Ладно, хватит, — сказала Марена.

Возможно, Лизуарте сообщила ей через наушники, что они наконец получили нужную им активность моей лимбической коры. Наконец-то Джед Михок де Спок демонстрирует настоящие чувства.

— А теперь начнем стим. — Она имела в виду нейронную стимуляцию.

Я сказал «валяйте» и закрыл глаза. Десять секунд все оставалось в норме, а потом последовала вспышка зеленого света.

— Я вижу зеленое, — сообщил я.

— Хорошо, — проговорила она.

Прошло еще десять секунд, и я услышал стук капель.

— Начался дождь, — сказал я.

Еще я отметил, что кто-то зажег палочку сандалового дерева. Потом я понял, что это, вероятно, один из стимов.

— Благовоние, — определил я.

— Верно, — подтвердила Марена.

Звуки, запахи, образы возникали и пропадали. Скрипки играли в соль миноре, прозвучала музыкальная фраза из Второго концерта для фортепьяно Прокофьева. Поплыл аромат корицы, смешался с вонью горящей резины (кто-то воздействует на мои височные доли, подумал я), а потом сладковато пахнуло прелыми листьями или старыми влажными книгами. Я увидел лицо Сильваны. Почувствовал зуд в груди и укол в ребра. Мелькнули лица людей, которых я не помнил, но, вероятно, знал. Появилась моя мать. Она улыбнулась. Медленно выткался пугающий рисунок деревянных волокон на дверях нашей комнаты в доме Одегардов, я всегда воображал, что это какой-то инфернальный козел в галстуке-бабочке. Я вспомнил оранжевый тонковский[406]экскаватор, который откопал на свалке и играл с ним дни напролет. Подумал об одной из первых своих рыбок Glossolepis incisus. Я назвал ее Дженеросо. В один прекрасный день она стала ершистой и агрессивной и убила самцов радужниц, потом всех самок, а после этого умерла сама. Память высвечивала факты, забытые напрочь с момента своего свершения. Странным образом эти кадры словно проматывались назад без соблюдения последовательности, а позднее возвращались, их как бы сначала нарезали, а потом вклеили на новые места и принялись прокручивать заново на моем жестком диске. Я временами чувствовал себя сторонним наблюдателем и почти воспринимал себя другим «я», тем, кто окажется в конце семнадцатого столетия, и тут оставалось лишь надеяться, молиться злобным и одновременно призрачным божествам, чтобы не застрять там навеки. Пусть это буду не я, пусть не я пойду, пусть я останусь здесь, потому что тому, другому «я» назад пути нет.

Может, имеет смысл внести тут кое-какую ясность.

Вы, конечно, знаете, как тот же Кирк или Боунс[407]проходят через телепортатор. Их сначала здесь копируют и разлагают на составные части, а потом информационный луч отправляют в пункт назначения, и посланника там реинтегрируют из местных атомов. И вы начинаете думать: эй, постойте, вовсе не обязательно разбирать на детальки нашего капитана. Почему не опустить этот этап? Ну будут два Кирка, и один из них останется на капитанском мостике. И вообще, кому нужна телепортация, если есть дублирование? Да создайте вы армию Кирков, чтобы на каждом корабле звездного флота было по одному.

В Керровом пространстве использован схожий принцип. Когда я лежал на кушетке с этой штуковиной на голове, меня не расчекрыжили на молекулы, не вышибли сознание и даже не усыпили — изменений произошло не больше, чем если бы меня щелкали фотоаппаратом. Невзирая на все стимы и психотропные аппараты в организме, я находился в полном сознании и даже мыслил относительно ясно. Причем ничего не чувствовал.