Именно таким, как доказал Л. Февр, было познание в средневековой Франции. Люди почти не знали понятий возможного и невозможного, реального и нереального, отсутствовали рациональные критерии истинности и, соответственно, возможности правильного выбора, не было точности в подсчетах и строгой логики в мышлении. Мир для этих людей был расплывающимся, не имеющим никаких границ и не связанным никакими законами, и только появление самостоятельного визуального восприятия, лежащего в основе научного мышления, повлекло за собой медленное развитие нового рационального видения мира.

Восстановление социальной и индивидуальной психологии в ее историческом развитии является центральным направлением исследований в области исторической психологии. Оно сопровождается двумя другими, во-первых, изучением роли психологического фактора в развитии общества. Французские историки твердо стоят на той позиции, что причины, объясняющие природу идеологии и весь комплекс коллективной психологии, могут быть выведены при глубоком изучении экономической, социальной и политической структур и ее движения, т. е. человеческую психологию можно понять и объяснить только в ансамбле условий человеческого существования и многообразия человеческой деятельности. С точки зрения такой методологической позиции французских историков психологии особенно интересной кажется работа последователя Л. Февра — Р. Мандру «Введение в историю Франции нового времени».

Цель этой работы, по определению автора, состоит в том, чтобы «восстановить, реконструировать психологию в эпоху глубоких перемен; проследить людей в их деятельности и в их материальной цивилизации, но не для того, чтобы собрать элементы энциклопедической картины эпохи, а чтобы найти значимые объяснения новых или унаследованных от раннего средневековья умственных позиций». Труд Р. Мандру — первый во французской историографии опыт историко-психологического синтеза. В нем подведены итоги предшествующих исследований и намечена программа будущих. Небезынтересно, поэтому, кратко рассмотреть хотя бы план этой работы.

Она делится на три основных части. В первой из них Р. Мандру рассматривает физическую, аффективную и интеллектуальную жизнь французов XVI в., останавливаясь только на главных ее элементах. Физическая жизнь характеризуется, исходя из вопросов питания, одежды, жилищ, болезней и средств их лечения и демографии. На основании этого автор переходит к рассмотрению и объяснению аффективной жизни, а именно — к проблеме чувственного восприятия и эмоциональности людей XVI в. Первая часть работы, по мнению автора, является «первым приближением» к человеку XVI в., после которого можно рассмотреть и понять человека в его социальном контексте. Вторая часть посвящена социальной структуре и психологическим особенностям каждой группы, начиная от семьи и временных коллективных объединений и кончая нацией.

Третий этап исследования, соответствующий третьей части книги, заключается в рассмотрении человека в процессе его многообразной деятельности и в оценке той доли, которая принадлежит занятиям человека в формировании его психики. Эта часть исследования, как считает Р. Мандру, является самой важной и самой трудной. Самой трудной хотя бы потому, что необходимо учесть все виды человеческой деятельности. Сам он в круг человеческих занятий включает материальное производство, занятия наукой и искусством, религиозную жизнь, игры и развлечения, миграции людей, а также разнообразные виды их ухода от реальной жизни. Таков план книги и такова в общих чертах, по представлению автора, схема всякого историко-психологическо-го синтеза.

Этот синтез возможен только при теснейшей связи исторической психологии со всеми другими отраслями исторической науки. История психологии немыслима без социально-экономической, политической и культурной истории. Но их связь не является односторонней, и она не заключается только в зависимости исторической психологии от других направлений истории. Историческая психология, в свою очередь, также должна лежать в основе всех других исторических изысканий, будь то в социально-экономической области или в области культуры.

В экономической истории обращение к психологии неизбежно при изучении, например, экономики обществ, находящихся на ранней стадии развития. Ж. Дюби, занимающийся социально-экономическими вопросами раннего средневековья, установил, что механизм образования цен в эту эпоху не соответствует механизму ценообразования в новое время. В раннее средневековье, когда обращение денег было очень ограниченным и торговля имела второстепенное значение, психологические мотивы в большой степени определяли организацию экономики. Следовательно, найти объяснение экономическим механизмам раннего средневековья возможно лишь при одновременном психологическом анализе.

Еще более очевидно значение исторической психологии для социально-политической истории. По выражению того же Ж. Дюби, «общество объясняется не только его экономической основой, но также представлениями, которые оно имеет о самом себе». Иначе говоря, чтобы понять и объяснить социальную структуру, взаимоотношения групп и классов, следует постоянно иметь в виду их психологию и самосознание. При изучении социальных движений, в том числе и народных, историк всегда должен уяснить их причины и цели, какими они представлялись самим участникам, иначе он рискует не понять сути движений и не увидеть глубокого различия между, например, крестьянскими восстаниями XVII и XVIII вв. во Франции. Коллективное сознание и идеология развиваются не синхронно с эволюцией экономической и социальной структуры, и проблема взаимодействия, разногласий и столкновений между идеологическими моделями и объективной реальностью в каждом случае может быть разрешена социально-политической историей в психологическом плане.

В области культурной истории вклад исторической психологии проявляется в изучении культурных феноменов в условиях современной им психологической среды. Оценка явлений культуры должна производиться исследователями не посредством своих собственных критериев и не исходя из понятий каких-то абсолютных внеисторических ценностей. Таким путем невозможно понять историческую значимость культурных явлений. Их оценку нужно искать прежде всего в мнениях современников, во влиянии этих явлений на них, а затем — в восприятии последующих поколений. Кроме того, особенно важным в историко-психологическом аспекте становится вопрос культуры народных масс, в отличие от ученой культуры высших слоев общества, до сих пор более всего привлекавшей историков. Рассмотрение культуры народных масс производится в двух планах: культура, созидаемая массами, и культура, которой они питаются.

В общем, французские историки единодушно сходятся на том, что всякое историческое исследование должно быть психологическим, и всякий историк должен вести себя как социальный психолог. Таким образом, историческая психология оказывается не просто одним из направлений историографии, а всеобщим историко-научным методом. «Пытаться изолировать психологическую историю, — пишет Р. Мандру, — даже под красивым именем истории идей, — безнадежное занятие: историческая психология в любой момент является неотъемлемой частью всей истории как постоянное методологическое требование к исследованию». Это требование заключается в том, чтобы историк освободился от своих собственных категорий мышления и своей идеологии и не вносил их в те эпохи, когда они были совершенно иными. Самый большой грех, в какой только может впасть историк, это анахронизм. Избежать его можно при условии, если стремиться видеть, понимать, оценивать и объяснять все явления в их конкретном историческом контексте.