– Ага.

– И ты не хочешь, чтобы это осталось на записях с камер. Выключить камеры, разумеется, не вариант, потому что потом Би-би-си с тебя спросит по полной. Так что ты накладываешь на своих десантников печать невидимости…

– А именно?

– Распознавание лиц в конечном счете, верно?

– Ничего не поняла.

– Скоро увидишь. Едет сюда с курьером. Прощальный дар старика.

– Он так и сказал?

– Нет, – печально ответил Гаррет. – Но мы оба поняли.

Когда Милгрим проснулся, нога Фионы, согнутая в колене, лежала поперек его ног, ее ляжка прижималась к его бедру. Она во сне повернулась на бок, лицом к нему, и уже не похрапывала, хотя он чувствовал ее дыхание на своем плече. Она по-прежнему спала.

Как долго она останется в этой удивительной позе, если лежать не шелохнувшись? Милгрим знал лишь, что готов проверить.

Тонкий, одновременно неровный и тягучий гитарный аккорд на фоне дождевой капели пальчиковых барабанов наполнил сумрак вегасовского куба. Милгрим сморгнул. Звук затих. Раздался снова.

Фиона тихонько застонала, обхватила рукой его грудь, прижалась плотнее. Аккорд повторялся, неумолимый, как прибой.

– Гад, – сказала Фиона, но не шевельнулась, пока дрожащий аккорд не прозвучал снова. Тогда она протянула руку, что-то нащупала. – Алло?

Милгрим воображал, что поролон – это плот. Мысленно отодвинул стены к горизонту. Но на их плоту Фиона принимала звонки.

– Уилсон? Хорошо. Да? Поняла. Давай его. – Теперь она сидела по-турецки на краю поролона. – Алло. Да. – Пауза. – Мне нужен будет зеленый жилет со светоотражающими полосами. – Пауза. – «Кавасаки». Джи-ти триста пятьдесят. Немножко обтрюханный, но если ящик новый, сойдет. Адрес сайта производителя есть? Ну или я могу его измерить. Уже собрала, еще не испытывала. – Более долгая пауза. – Донорские органы, плазма? Части трупов? – Пауза. – Пришли побольше упаковочного пенопласта из фотомагазина. Думаю, тряска ему не на пользу, но мы с Бенни что-нибудь сообразим. Да. Хорошо. Спасибо. Дай мне снова Бигенда, хорошо? Спасибо. – Она хмыкнула. – Придется покорячиться. Ящик Бенни приделает, но мне нужны новые амморты. Этот дрон, боюсь, хуже перенесет дорогу. Совсем другие движущиеся части. Да. Сказал. Точно. Пока.

– Губерт?

– И некий Уилсон. Что-то затевается.

– Что?

– Уилсон велел переоборудовать мой байк под медицинский курьерский. Ящик на заднее сиденье, дополнительные отражатели, защитная экипировка. В нем поедет наш новый дрон.

– Кто такой Уилсон?

– Без понятия. Губерт сказал слушаться его во всем. Уж если Губерт делегирует полномочия, то делегирует. – Фиона пожала плечами, и Милгрим почувствовал ее движение. – Я классно выспалась. – Она потянулась. – А ты?

– Я тоже, – ответил Милгрим, стараясь копировать ее тон.

Фиона встала и пошла к своим бронированным штанам. Милгрим слышал, как она застегнула молнию, и еле удержал вздох.

– Кофе, – сказала она. – Я попрошу Бенни принести. С молоком?

– С молоком. – Милгрим сунул руку под поролон, нашарил носки. – И с сахаром. Что за музыка у тебя в телефоне?

– Забыла его имя. Сахарец. Обалденный. – Фиона натягивала высокие ботинки. – В детстве слушал Хендрикса и Джеймса Брауна по приемнику. У него дополнительные лады на гитаре[45].

Она вышла, не включив итальянский зонтик. За дверью был серый утренний свет. Потом Фиона закрыла ее за собой.

Гаррет и Пеп, каталонский угонщик, горячо обсуждали мотор-колеса для велосипеда, и Холлис обрадовалась, что звонок Инчмейла избавил ее от необходимости их слушать. Она вообще не особо понимала, что такое мотор-колеса, но Пеп хотел два, для большей скорости, а Гаррет считал, что два – много. Если один заглохнет, доказывал Гаррет, лишний вес и привод генератора сведут на нет все преимущества оставшегося. А если мотор будет всего один и он откажет, Пеп сможет крутить педали, не тратя силы на лишний вес. Холлис удивлялась, что все запомнила, хотя ничего толком не поняла.

Пеп выглядел так, будто кто-то решил сделать яблочную куколку из Жерара Депардье: вымочил яблоко в соленом лимонном соке, запек и оставил сохнуть в темном прохладном месте, надеясь, что темная кожица не заплесневеет. Пеп не заплесневел, но заметно усох. Холлис решительно не могла определить его возраст. В одних ракурсах он выглядел хлебнувшим лиха подростком, в других – древним стариком. На тыльной стороне правой ладони был вытатуирован дракон с перепончатыми крыльями и фаллическим телом, похожий не столько на татуировку, сколько на средневековую гравюру. Ухоженные квадратные ногти блестели бесцветным лаком. Гаррет обрадовался Пепу, а вот Холлис в его присутствии было не по себе.

Инчмейл позвонил из кабинетовского бара; Холлис слышала в трубке голоса и звяканье посуды.

– Ты беременна? – спросил он.

– Ты рехнулся?

– Швейцар говорит о тебе «они». Я отметил множественное число.

– Я сейчас спущусь. В единственном числе.

Тем временем Гаррет отчитывал Пепа за то, что тот заказал какую-то хетчинскую раму для велосипеда, который через несколько часов, возможно, придется выкинуть в Темзу. Идя к двери, Холлис слышала возражения Пепа, что выкинуть, может, и не придется, а мягкие вилки – в любом случае отличная вещь. Говоря, Пеп поглядывал на свои ногти, и Холлис подумала, что это вообще характерный жест мужчин, делающих маникюр.

Инчмейл с Хайди сидели под нарвальими бивнями, Инчмейл разливал чай из фирменного кабинетовского чайника – винтажного даултоновского с зайчиками – в такие же чашки.

– Добрый вечер, – сказал он. – Мы обсуждаем говно, в которое ты вляпалась, вопрос, насколько сильно оно пахнет керосином, плюс вероятность благотворных перемен в твоей личной жизни.

– И чем она, по-твоему, определяется? – спросила Холлис.

– В первую очередь – наличием человека, с которым эту личную жизнь строить, – ответил Инчмейл, ставя чайник. – Но я всегда считал, что он славный малый.

– Ты и про Фила Спектора[46] так говорил.

– Возраст, – сказал Инчмейл. – Стечение обстоятельств. Гений. Лимон?

Он узорчатыми серебряными щипчиками протянул ей ломтик лимона.