Звездочка затянулась туманом. Багровым…

* * *

Голубой прямоугольник. Это окно. В него протискивались багровые облака. Странно, там же стекло, как они смогли? Марк уткнулся лицом в подушку. Фу, какой бред. Боль в спине вовсе не из-за облаков.

Боль! Марк всхлипнул. Какая, к шакалу, боль. Позор – вот что обжигает. Почему его не засекли там до смерти?! Бросили бы умирать на снег! Лучше бы никогда не приходил в сознание. Нет – притащили сюда, выхаживать будут. Зачем?!

* * *

Хочется пить. Но позвать нельзя. Мало ли кто придет, увидит выпоротого княжича. Марк осторожно повернул голову. Незнакомая маленькая комната. Кажется, это в дальнем крыле дворцовых покоев. Истерический смешок рванулся из груди: как это еще его к дворовым не спровадили?

Проще всего лежать, уткнувшись лицом в подушку. Пульсация боли отдается в висках одним и тем же словом: «По-зор, по-зор». Когда слышать это становилось невыносимо, Марк поднимал голову и смотрел на голубой прямоугольник. До стены очень близко, три шага. Лежанка стоит низко, и видно только небо. Непонятно, на какой двор выходит окно. Но какая, в сущности, разница – камни там внизу или обледеневшая земля?

Невидимое солнце где-то застыло. Нужно торопиться – если его выхаживают, кто-нибудь все равно заглянет. Марк подтянулся на руках, сбросил себя с лежанки. Дерьмо шакалье!!! Ничего, скоро не будет больно.

Как много – три шага, если ползти. Если малейшее движение заставляет прижиматься к полу и глотать слезы. Хоть бы никто не пришел! Пальцы ткнулись в стену, заскребли в поисках опоры. Жаль, нет портьеры, ухватиться бы. Ой, дурак, а чем он разобьет стекло?! Не видно даже туфель. Впрочем, Марк все равно не решился бы вернуться за ними к кровати. Ничего, локтем выбьет. Главное, чтобы никто не прибежал на шум.

Уцепиться за подоконник. Ну же, вставай! Вставай, мешок с дерьмом! Если не хочешь помнить об этом позоре – вставай!

Навалиться, отдышаться. Переждать, пока не пропадут вспыхнувшие перед глазами багровые круги.

Холодное стекло остудило лоб. Марк открыл глаза, глянул вниз: камни или земля?

То ли вой, то ли истерический смех вырвался из горла: второй этаж. Всего лишь второй этаж!

Живи, ублюдок! У тебя больше нет чести!

* * *

Солнце заставляло жмуриться. Оттепель. И пахнет весной: подтаявшим снегом, раскисшей землей, зерном для лошадей, вынесенным на просушку. Марк прислонился затылком к стене сарая, закрыл глаза и втянул ноздрями воздух. Раньше от первого теплого ветра просыпалось жгучее желание – в седло и за ворота, навстречу ветру. И чтобы рвался из горла крик – глупо-радостный, пугающий возвращающихся птиц.

От слабости кружилась голова. Спуститься со второго этажа по узкой черной лестнице – длинное оказалось путешествие. Дальше Марк не пошел, только чуть сдвинулся в сторону от двери и присел на ступеньки крыльца. Хорошо, что в этом закоулке мало кто бывает.

Солнце лежит на влажном дереве желтым пятном. Длинная сосулька, выросшая на деревянной бахроме, роняет блестящие капли; Марк поймал одну в ладонь. Скоро будет весна, потом – лето. Но еще быстрее наступит ночь. Искрой сорвалась еще одна капля, упала на ладонь. Марк слизнул ее, почти не ощутив вкуса воды. Тенькнуло – следующая впиталась в землю. Еще одна. Сосулька укорачивалась незаметно, истончалась, становилась прозрачной и хрупкой. Сосульки долго не живут. Но эта еще будет сверкать завтра.

Цепляясь за стену, княжич встал. Спину нужно держать как можно ровнее, тогда боль не проснется. Медленно поднял руку и обломил сосульку у самого корня. Разжал пальцы, роняя мокрую ледышку в грязь.

* * *

К ночи двор совсем развезло, и заморозки только начали затягивать ледком лужи. Марк оскальзывался в темноте и ни разу не удержался на ногах. Штаны до колен пропитались жидкой грязью, ладони пришлось отирать о рубаху. Последний раз упал, споткнулся почти у самой конюшни, не удержался на бровке накатанной за день телегами колеи. Ударило в плечо, прокатило по глине, перевернуло на спину. Холодная жижа поползла за воротник, и Марк чуть не заплакал. Сразу подняться сил не было, и княжич какое-то время лежал, глядя в темное безоблачное небо. Прямо над ним мерцали звездочки Одинокой Кобылицы, когда-то Олег показывал ему это созвездие.

Но все-таки Марк дошел и никого не встретил по пути. Все давно спят, а охрана пройдет еще нескоро.

Осторожно потянул за кольцо. Пахнуло знакомыми запахами конюшни. В оконце над дверью светила луна, и Марк разглядел в полумраке стоящую у стены лавку. Затошнило.

Ничего, осталось недолго.

Веревка, которой вязал глухонемой, висела, скрученная в моток, на балке. Шакал, какая же она шершавая! Но искать что-то другое в темноте не получится, а зажигать лампу Марк не хотел. Ладно, зато крепкая.

Лавку нужно отодвинуть от стены, страх телесный может оказаться сильнее. После пришлось сесть, отдышаться. Марк провел ладонью по лицу, размазывая выступивший от боли и слабости пот. Еще бы как-то дотянуться до балки, и все будет кончено.

Интересно, кто отмывал лавку от крови?

Закрепить веревку удалось не сразу. Боль жгла плечи, какой-то мусор сыпался в глаза. Вот дерьмо шакалье! Марк чуть не выл от отчаяния, когда наконец-то затянул узел.

Постоять бы хоть минуту, прижавшись к холодным бревнам с поблескивающим узором инея. Но для этого придется слезать с лавки. Марк протянул руку, коснулся стены: на сверкающей белым остался темный отпечаток ладони. Да и зачем тянуть? Что он может вспомнить не запачканного позором?

Подержал, растянув в руках, петлю. Удачливый княжич! Кто бы мог подумать, что умирать придется вот так: в темноте задней конюшни, удавившись на той веревке, которой глухонемой вязал ему руки.

Веревка плотно обхватила горло. Марк сглотнул. Матерь-заступница… А что будет с мамой?! Испуг был так силен, что княжич чуть не скинул петлю. Но руки скользнули по веревке и обвисли. Что он может? Мама! Ну зачем ты это сделала?! Лучше бы Марка не было на свете.

Он шагнул в промежуток между лавкой и стеной. Рывок, сдавило горло, пальцы сами собой вцепились в петлю, выгнулось тело, пытаясь нащупать опору. Вспыхнули в темноте багровые облака…

* * *

Твердая, холодная доска под затылком. Режущая боль в горле, сухой, раздирающий кашель. Рвутся легкие, наполняясь воздухом. В разрывах багровых облаков чье-то огромное лицо. Глаза смотрят с жалостливым недоумением, кривятся губы. Марк унял кашель, судорожно вдохнул. Качнулся очень близко перед глазами потолок в переплетении балок.

Зачем?!

Губы на огромном лице все так же шевелились, но Марк не слышал ни звука.

– Зачем?! – прокашлял он.

Великан затряс бородой, и княжич узнал Осипа. Взмыл вверх потолок, перестал качаться. Лицо немого стало нормального размера. Конюх подсунул широкие ладони княжичу под спину, легко поднял и понес в сторону господского крыльца. Марк рванулся, выдираясь, но Осип только крепче прижал к пропахшему чем-то кислым тулупу.