Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выбраться из зала им удалось только после девятого выступления на бис. Толпа все еще топала ногами, требуя музыки, когда они через окно в туалете спустились в переулок.
Асфальт высыпал содержимое мешка в кожаную сумку.
– Еще семьсот долларов! – объявил он, помогая музыкантам забраться на телегу.
– Отлично, – одобрил Золто. – А мы получаем всего по десять долларов.
– Скажи об этом господину Достаблю, – предложил Асфальт, когда лошади зацокали копытами, направляясь к городским воротам.
– Обязательно.
– Это неважно, – промолвил Бадди. – Иногда нужно работать ради денег, а иногда – ради представления.
– Ха! Ну уж нет, пусть другие ради этого работают!
Золто пошарил под сиденьем. Асфальт догадался поставить туда два ящика пива.
– Фестиваль – уже завтра, слышите, ребята? – проворчал Утес.
Они миновали арку ворот. Даже здесь был слышен топот тысяч и тысяч ног.
– А после него мы заключим новый контракт, – кивнул гном. – Со множеством нулей.
– Нули есть и сейчас, – сказал Утес.
– Да, но цифр перед ними нет. Эй, Бадди!
Они обернулись. Бадди спал, прижав к груди гитару.
– Погас как свеча, – хмуро промолвил Золто. И отвернулся.
Дорога уходила вдаль, бледная под светом звезд.
– Ты говорил, что хочешь просто играть, – вспомнил Утес. – Говорил, что слава тебе не нужна. Ну, а что ты скажешь сейчас, когда куча золота лежит под твоими ногами, а девушки бросают к твоим ногам кольчуги?
– Придется с этим мириться.
– Вот разбогатею и куплю себе карьер, – мечтательно произнес тролль.
– Да?
– Да. В форме сердца.
Темная ночь накануне грозы. Карета без лошадей, проломив хлипкую, по сути дела бесполезную, ограду, падает с обрыва. Кувыркаясь в воздухе, она достигает далекого дна ущелья – пересохшего русла реки, – где и рассыпается на части.
Вспыхивает вытекшее из каретных фонарей масло, раздается взрыв, и из клубов едкого дыма – трагедия тоже подчиняется законам жанра – выкатывается горящее колесо.
Самым странным было то, что Сьюзен не испытала при этом абсолютно никаких чувств. Она могла печально созерцать происходящее – потому что в таких обстоятельствах печаль уместна. Она знала, кто находится в карете. Но это уже произошло. И она ничего не могла сделать, чтобы это предотвратить, потому что, если бы она это предотвратила, ничего бы не произошло. Поэтому она просто смотрела, как все произошло. И ничего не предприняла. И это произошло. (Слишком много «произошло», но что поделать, если так все происходило?)
Она чувствовала, как логика ситуации устанавливается на место, подобно огромным свинцовым блокам.
Возможно, где-то этого не случилось. Возможно, карету занесло в другую сторону, возможно, под колесо попал нужный камень, возможно, карета вообще поехала по другой дороге, возможно, кучер вовремя вспомнил о резком повороте. Но такие возможности существуют только при условии существования данной ситуации.
И это было не просто знание. Это знание пришло из разума очень, очень древнего.
«Иногда единственное, что ты можешь сделать для людей, – это поприсутствовать».
Она отвела Бинки в тень под скалой и стала ждать. Через пару минут она услышала звук падающих камней, и по незаметной, почти отвесной тропинке, ведущей из пересохшего русла реки, поднялся всадник.
Бинки раздула ноздри. Парапсихология не может объяснить то странное чувство, которое возникает, когда ты вдруг сталкиваешься лицом к лицу с самим собой[26].
Смерть слез с лошади, оперся на косу и уставился на русло реки, проходившее далеко внизу.
«Он же мог что-нибудь сделать!» – подумала она.
Мог ли?
Смерть выпрямился, но не обернулся.
– ДА. Я МОГ ЧТО-НИБУДЬ СДЕЛАТЬ.
– Как… как ты узнал, что я здесь?…
Смерть раздраженно махнул рукой.
– Я ПОМНЮ ТЕБЯ, А ТЕПЕРЬ ПОСТАРАЙСЯ ПОНЯТЬ. ТВОИ РОДИТЕЛИ ЗНАЛИ, ЧТО ЭТО ДОЛЖНО БЫЛО ПРОИЗОЙТИ. ЧТО-ТО ГДЕ-ТО ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНО ПРОИЗОЙТИ. ДУМАЕШЬ, Я НЕ ГОВОРИЛ С НИМИ? НО Я НЕ МОГУ ДАРИТЬ ЖИЗНЬ. Я МОГУ ТОЛЬКО… ПРЕДОСТАВЛЯТЬ ОТСРОЧКУ. НЕИЗМЕННОСТЬ. ТОЛЬКО ЛЮДИ СПОСОБНЫ ДАРИТЬ ЖИЗНЬ. А ОНИ ХОТЕЛИ ОСТАТЬСЯ ЛЮДЬМИ, ОНИ НЕ ЖЕЛАЛИ БЕССМЕРТИЯ. ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ, ОНИ УМЕРЛИ МГНОВЕННО. МГНОВЕННО.
«Я должна спросить, – подумала Сьюзен. – Обязана произнести эти слова, иначе перестану быть человеком».
– А я… я могу вернуться в прошлое и спасти их?… – Только легкая дрожь в ее голосе говорила о том, что это вопрос.
– СПАСТИ? РАДИ ЧЕГО? РАДИ ЖИЗНИ, КОТОРАЯ ИССЯКЛА? КОНЕЦ НЕИЗБЕЖЕН. Я ЗНАЮ. ИНОГДА Я ДУМАЛ ИНАЧЕ. НО… КТО Я БЕЗ СВОИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ? ДОЛЖЕН БЫТЬ КАКОЙ-ТО ЗАКОН.
Не оглядываясь, он вскочил в седло и пришпорил Бинки, направив ее прямо в пропасть.
Рядом с извозчичьим двором на Федрской улице лежала копна сена. Она вдруг раздулась, и кто-то глухо выругался.
Долей секунды позже в элеваторе рядом со скотным двором кто-то закашлялся и тоже выругался, но уже более крепко.
А еще немного позже гнилые доски пола в старой лавке кормов на Короткой улице взлетели в воздух, и на сей раз бранное слово долго блуждало эхом среди мешков с комбикормом.
– Тупой грызун! – взревел Альберт, вытряхивая зерно из уха.
– ПИСК.
– Я так и думал. Но какого я размера, по-твоему?
Альберт смахнул с пальто солому и муку и подошел к окну.
– Ага, – сказал он. – А не заглянуть ли нам в «Залатанный Барабан»?
В кармане Альберта песок возобновил свое прерванное путешествие из будущего в прошлое.
Гибискус Дунельм решил закрыть таверну на часок-другой, чтобы прибраться. Процесс уборки был достаточно простым. Во-первых, он и его работники собирали неразбитые стаканы и кружки. Это длилось очень недолго. Потом наступало время бесцельных поисков оружия, которое можно было выгодно продать, а также быстрого обшаривания карманов посетителей, не способных возражать в силу того, что они (посетители, разумеется) были пьяными, мертвыми или и теми и другими. Потом в сторону сдвигалась мебель, и все остававшееся на полу выметалось через заднюю дверь в широкие коричневые объятия реки Анк, на поверхности которой все это скапливалось и постепенно тонуло.
Гибискус закрыл на засов огромную входную дверь…
Но она не закрывалась. Опустив взгляд, он увидел чей-то башмак.
– Мы закрыты, – сказал он.