негодующие вопли прошествовали в казарму. Пока ребята снимали замызганную броню и делили между собой, кто останется дежурить, а кто больше устал и хочет отдохнуть, я как был, в запыленной и заплеванной легкой броне, без перчатки и наголенника постучался в кабинет к начальству.

Дверь отъехала, и седовласый шеф с любопытством спросил:

— Что вы придумали на этот раз, Честер?

— Для начала — поднимите цену аренды оперативников вдвое для туристов и прочих праздношатающихся и в полтора раза для крупных коммерческих организаций. А ученым — пропорционально снизьте. Мы все-таки не вещи, а если и вещи — то должны быть крайне дорогостоящими, — заявил я, кипя служебным негодованием. — Во-вторых, мне кажется, нужна система грантов на наше свободное время для тех, кому мы действительно нужны. Как раз за счет подъема оплаты наших услуг. В-третьих, надо создать единый документ, регламентирующий взаимоотношения с заказчиками, кто бы они ни были. И обозвать его как-нибудь красиво, например, Кодекс первопроходцев, чтоб была не бумажка, а внушающая уважение и священный трепет броня. В-четвертых, отнимите вообще у туристов право носить оружие в поле! В колонии пусть колониальная полиция разбирается, а в поле мне пародия на снайперов не нужна! А, и я прошу дать мне возможность изгонять особо умных.

— Право вето… — задумчиво кивнуло начальство. — А что, это идея.

Глава 12

На следующий день я вне очереди вышел на службу и принялся наблюдать. Лаборанты устроили своему руководителю бойкот — общались только по работе, без жесткой необходимости к ученому не заходили и тем более не совались к нему в кабинет в его отсутствие, и все внимание уделяли исключительно довольной Гайяне. Та светилась солнышком в обрамлении каштановых кудряшек и всячески старалась укрепить позиции в коллективе. Камеру мы втихую с Тайвином установили, но мне было неспокойно. Момент с новой сотрудницей мы не продумали, она сейчас одеяло попросту на себя перетянет — и ученый сломается. Я в него самого верил, на его психике можно румбу плясать. Но как он отреагирует на смену приоритетов молодых умов, тщательно воспитываемых им без малого четыре местных года? И что реально им может дать Гайяна?

Я видел ее манеру поведения — нет-нет, да и проскальзывали в ней замашки истинного диктатора. Она с каждым днем все активнее принимала позиции руководителя: выдавала указания, окорачивала что младших, что старших лаборантов, хотя была с ними в одной должности, изредка я слышал эпизоды прямого сомнения в компетентности отдельных ученых, обвинения в криворукости, отстранение от текущих задач… Словом, вела она себя как заправский эгоцентрист, привыкший помыкать рабами, а не как суровый, замкнутый и жесткий научный руководитель, делящийся знаниями и опытом, каким для своих подопечных старался быть Тайвин. Нет, такого нам не надо, решил я на пятый день и приперся к ученому в кабинет. Но, к моему удивлению, его на месте не оказалось.

Посмотрев на пустой стул, я глубоко вдохнул, разыскивая где-то в недрах собственного существа решимость попытаться вправить мозг целому отделу. Не нашел, поэтому открыл дверь, сделал пару шагов из святая святых штатного гения и провозгласил:

— Народ! Мне надо с вами серьезно поговорить.

Лаборанты, занимавшиеся своими делами, кто встал на месте, кто поднял голову от аппаратуры и графиков, а я стоял перед ними и внимательно разглядывал, не торопясь продолжать. Встревоженный улей лаборатории загудел шепотками, но постепенно стих, и все взгляды устремились на меня.

— Я смотрю, вы Тайвину устроили полноценный бойкот. И я знаю, что во Всемирной ассоциации наук готовы его с руками оторвать, ему предлагали место в коммерческих лабораториях, в «Авангарде» его ждут с распростертыми объятиями, да и вообще он личность востребованная. Он мог бы куда угодно пойти, если бы захотел. Но он вроде никуда не собирался. Поэтому у меня возник один вопрос. Почему вы хотите выжить своего руководителя к черту на кулички? — я постарался задать максимально неудобный вопрос, сделав подчеркнутый акцент на слове «вы». Лаборанты опустили глаза, пока кто-то самый смелый не пояснил:

— Честер, вы же видите, как он с нами обращается. Мы для него — ресурс, не более. Я не уверен, что он знает, как меня зовут, например. А мы работаем вместе почти с самого основания колонии. Я устал постоянно быть «гамадрилом», понимаете?

Лаборанты зашумели, и я выслушал прорвавшийся поток обвинений. И в грош не ставит, и не ценит, и не хвалит, и вообще, деспот и сатрап.

— Я понял. Притесняют и тиранят. Кевин, — обратился я к тому, кто посмелее, — а вы хотели бы руководить лабораторией?

Ушастый парень с растрепанной блондинистой шевелюрой вздрогнул –не ожидал, что я их по именам различаю. Немного подумал, прикидывая, потянет ли он роль большого начальства, затем с сомнением покачал головой.

— Нет. Я бы хотел и дальше заниматься научной деятельностью, — его взгляд стал чуть виноватым. — Тайвин — хороший руководитель, но…

— Так, — прервал я его, — а кто-то из вас в принципе готов начальствовать?

Значит, Тайвин внезапно стал хорошим руководителем. Уже прогресс! Лаборанты снова зашептались, и я приметил тени колебания, недоверия и отрицания — а потяну ли? А вдруг это проверка какая? Прикинули подчиненные штатного гения и тот объем работы, что выполняет только он, покосившись на его кабинет, где через окошко был виден стол, заваленный расчетами и недопаянными разработками.

— Наверное, мы не готовы, — резюмировал кареглазый Нил с немного азиатскими чертами лица, один из самых сообразительных подручных ученого. — Но с ним практически невозможно сработаться, он же гений-одиночка. А мы только его инструменты.