Стишок сохранила хулиганская юмористическая газетка «Чертова перечница» (№ 2), которую осенью 1918 года выпускали приятели Куприна, Пильский и He-Буква в Киеве. Многие к тому времени бежали на Украину, ставшую независимой и пригласившую немцев для поддержания порядка и недопущения большевизма[43*]. Почему не бежал Куприн, по паспорту житель Житомира? Зачем обрек себя и семью на голод, лишения? Сам он так объяснял причину: «Доходили до нас слухи о возможности бежать из России различными путями. Были и счастливые примеры, и соблазны. Хватило бы и денег. Но сам не понимаю, что: обостренная ли любовь и жалость к родине, наша ли общая ненависть к массовой толкотне и страх перед нею, или усталость, или темная вера в фатум — сделали нас послушными течению случайностей; мы решили не делать попыток к бегству» («Купол Св. Исаакия Далматского»).

А может быть, Александр Иванович посчитал, что не имеет права смягчать свою участь, что должен оплатить страшный счет, выставленный ему большевиками в «Красной колокольне»?.. Это позже он назовет Князева «позорным красным болваном» («Пролетарские поэты», 1920).

Осенью 1918 года Александр Иванович смирился с неизбежным. До «Красной газеты», конечно, не унизился. Он пошел к человеку, которого уважал и кому привык доверять.

Жизнь снова подтолкнула Куприна к Максиму Горькому. Разумеется, и до этого они где-то встречались, но в основном маневрировали в лавине событий порознь, проблем у обоих хватало.

С апреля 1917 года Куприн читал в газете «Новая жизнь» полемический цикл очерков Горького «Несвоевременные мысли», где тот описывал ужасные картины одичания нравов в охваченном террором Петрограде и осуждал захват власти большевиками в октябре 1917-го как политический авантюризм. В конце концов Горький нажил себе личного врага в лице Григория Зиновьева, председателя Петроградского совета и одного из организаторов «красного террора». Прохладно смотрел на «заблудившегося» Горького и Ленин. «В 17–18 годах мои отношения с Лениным были далеко не таковы, какими я хотел бы их видеть»[321], — признавался позже Алексей Максимович. Газета «Новая жизнь», после нескольких приостановок, 16 июля 1918 года была закрыта.

Горький пребывал в тяжелейшей депрессии и растерянности. Уж если Куприну пришлось задуматься о последствиях своего «Поединка», то что говорить о Горьком! Он метался по Петрограду, пытался спасать арестованных, говорят, даже плакал. Только покушение на Ленина 30 августа 1918 года их примирило. Горький понял, что льет воду на мельницу врагов, и с покаянной головой поехал в Кремль. «Понял, что ошибся, пошел к Ильичу и откровенно сознался в своей ошибке», — вспоминал он.

Горький принял на себя миссию по сближению творческой интеллигенции с новой властью, привлечению ее к сотрудничеству силой своего авторитета. «Горький вновь с нами!» — рапортовали советские газеты. Он заключил с Луначарским, то есть Наркоматом народного просвещения, договор о сотрудничестве по созданию издательства «Всемирная литература». Это был масштабный проект: планировалось издавать лучшие произведения мировой литературы с обязательными вступительными очерками, историко-литературными комментариями, библиографическими справками и пр. Заказы на эти работы получали голодавшие писатели и ученые; для многих это стало спасительной материальной поддержкой. В число сотрудников издательства сразу вошел Федор Дмитриевич Батюшков. Вполне вероятно, именно он намекнул Горькому, что Куприн не против сотрудничества. По крайней мере в одном из писем Куприн просит Батюшкова поблагодарить Горького за внимание к «безработному писателю»[322].

Александр Иванович получил заказ, о котором мог только мечтать: писать вступительную статью к собранию сочинений Дюма-отца, включенному в издательский план «Всемирной литературы». «Труд этот был бескорыстен, — вспоминал Куприн. — Что я мог бы получить за четыре печатных листа в издательстве “Всемирной литературы”? Ну, скажем, четыре тысячи керенками. Но за такую сумму нельзя было достать даже фунт хлеба. Зато скажу с благодарностью, что писать эту статью... было для меня в те дни... и теплой радостью и душевной укрепой» («Дюма-отец», 1930). Работа потребовала поездок в Публичную библиотеку, позволила снова почувствовать себя писателем. Александр Иванович консультировался с Батюшковым и с грустью видел, что он сильно сдал. После Октября Даниловское было национализировано, в легендарный дом с садом вселили крестьянские семьи...

Собрание сочинений Дюма тогда не вышло, а купринский очерк затерялся в архивах. Однако сохранившиеся фрагменты убеждают в том, что он был написан с любовью и не без политики: автор уделил внимание французской Июльской революции 1830 года в судьбе Дюма, рассказал о его восторженном присутствии на баррикадах. Куприн вспоминал, что Горький «прочитал, улыбнулся и сказал: “Ну, конечно, я знал, кому поручить это!”»[323].