Позднее Е. М. Самотейкин поведал мне:

– За завтраком в Ореанде 16 сентября Брежневу докладывается актуальная информация. Очередь доходит до разведсводок. Одна из них подоспела как нельзя кстати, воспроизводя твое сообщение накануне. Леонид Ильич резюмировал: «А Фалин-то прав!»

Переговоры в Ореанде являли собой важный этап развития европейской политики обоих государств. Не будет преувеличением утверждение, что Советский Союз и Федеративная Республика совместно прокладывали пути, на которые приглашались вступить их западные и восточные союзники, а также нейтральные (неприсоединившиеся) страны. Достаточно упомянуть в этом контексте инициирование консультаций с целью ускорения созыва конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе и особо занимавшую меня идею сбалансированного сокращения войск и вооружений на Европейском континенте. СССР и ФРГ констатировали, что достижение согласия по этой «трудной проблеме эффективно укрепляло бы основы европейского и международного мира».

Иными словами, наши государства не зарывались и не замыкались в своих двусторонних делах, при всем их значении не ограничивали горизонт видения Западным Берлином или проблематикой нормализации отношений ФРГ с другими странами на Востоке. Мы выходили на параметры, принятые за естественные другими крупными государствами.

Л. И. Брежнев и В. Брандт нашли слова, чтобы выразить значение ратификации Московского и Варшавского договоров, оттенить необходимость преодоления обременений прошлого, давящих на людей. Канцлер во всеуслышание заявил о готовности перестраивать взаимоотношения с ГДР на базе полного равенства, недискриминации, уважения независимости и самостоятельности обоих государств в делах, входящих в их внутреннюю компетенцию. Руководители СССР и ФРГ высказались за вступление обоих германских государств в ООН и ее специализированные организации, что внутри Федеративной Республики отнюдь не являлось беспроблемным.

Оппозиция подняла на щит пугало «Рапалло». Канцлера обвиняли, будто он положил «конец немецкой политике воссоединения» и, действуя за спиной западных держав, нарушил всю стратегию НАТО, изъял германский вопрос из ее глобальных концепций.

Ф.-Й. Штраус с друзьями объявили, что ратификация Московского договора стала бы «несчастьем». Способ элиминировать «опасности» оппозиция видела в блокировании вхождения договора в силу, свержении социал-либерального правительства, вступлении в новые переговоры с СССР. На случай одобрения договора парламентом Федеративная Республика в своих обязательствах не должна была быть связана только договорным текстом.

На это же время падает еще одно событие, которое на десятилетия предопределило отношение ко мне руководства ГДР. Полистайте газеты той поры, особенно восточногерманскую периодику, и при самом беглом взгляде вы уловите в публичных речах Э. Хонеккера рефрен – размежевание с ФРГ, размежевание, размежевание. Подтекст незатейлив: вот введем в силу восточные договоры, тогда узнаете, почем фунт новой «восточной политики». Советская сторона зовет строить мосты через рвы отчужденности, к партнерству, чтобы народы обрели наконец возможность пользоваться плодами мира, а Э. Хонеккер присматривается, где гвоздь не по шляпку вбит и межа между двумя Германиями недостаточно, на его вкус, выпукла.

Доступными мне способами стараюсь довести свои сомнения до сведения Э. Хонеккера. Результат – лозунг размежевания выкрикивается еще пронзительнее.

Была не была. Принимаю в посольстве группу политических деятелей, один из которых, как мы догадываемся, оповещает Э. Хонеккера о настроениях советских представителей в Бонне. Это как раз то, что нужно. Описываю, как видится мне ситуация в ФРГ и ее развитие на ближайшее будущее под углом зрения борьбы за и против признания реальностей. Общий смысл оценок – придется изрядно попотеть, прежде чем дорога в завтра выровняется.

– В этой связи, – говорю буквально, – мне непонятна линия Хонеккера. На каждом углу он твердит о размежевании. Думать Хонеккер может что угодно, но зачем ему нужно поднимать настроения против договоров? Это для меня загадка.

Э. Хонеккер ужасно обиделся. Он пригласил к себе нашего нового посла, бывшего заместителя председателя Совета министров Ефремова, и пожаловался:

– Мы знакомы с Фалиным столько лет. Если у него есть замечания, мог бы сообщить их мне лично. Но делать это через второстепенного функционера не по-товарищески.

Одним из проявлений «товарищества по Хонеккеру» было установление за мной слежки спецслужбами ГДР, учет и систематизация всех моих выступлений перед западногерманской общественностью и т. п. Генерал И. А. Фадейкин, мой давний товарищ, руководивший представительством КГБ в республике, предостерегал при каждой нашей встрече: будь поаккуратнее, помни, что находишься под прицелом.

В октябре 1971 г., при очередной командировке в Москву, у меня состоялась продолжительная беседа с Ю. В. Андроповым. Экономя место, коснусь только контроверзы с руководителем ГДР.

Спрашиваю председателя КГБ:

– Юрий Владимирович, в содружестве идет дифференциация. С Чаушеску ясно. Есть ли ясность по поводу политической позиции Хонеккера?

– В чем ты видишь сомнительность?

– Хотя бы в том, что Хонеккер, по-видимому, не разделяет совместных решений Варшавского договора, принятых в декабре 1969 года. Готов он содействовать ратификации Московского договора или его больше устроил бы негативный вотум?

– Ты всерьез? Что Хонеккер без нашей поддержки? Нет, ты перегибаешь.

– Во-первых, зависимость в чрезмерных дозах вызывает стремление к избавлению от нее. Во-вторых, рационального национализма не существует. В-третьих, ГДР во главе с Э. Хонеккером будет как союзник для нас потеряна. Могу и хочу ошибиться. Дайте соответствующее поручение произвести системный анализ всей совокупности данных, скопленных в вашем доме, и, когда оно будет выполнено, мы продолжим дискуссию.

Поручение Андропов дал. Бумага получилась, насколько дошло до меня, более чем тревожная. Поэтому ее доложили только генеральному секретарю. В последующих беседах со мной Андропов о «переборах» и «перегибах» не говорил. С годами его оценки перспектив ГДР стали мрачнее моих.

С осени 1971 г. посольство жило заботами ратификации Московского договора. Мне не удалось убедить правительство ФРГ открыть официальные процедуры прохождения договора через парламент ни сразу после подписания четырехстороннего соглашения по Западному Берлину (сентябрь), ни по достижении так называемых «внутригерманских» договоренностей к этому соглашению (декабрь 1971 г.). Это было возможно и, убежден, необходимо. Упустили драгоценное время. Почему договор внесли в бундестаг лишь 23 февраля 1972 г., я толком не узнал ни тогда, ни позже.

Ограничусь этой критической репликой и предположением, что у партий правительственной коалиции имелись свои весомые или слывшие за таковые основания действовать так, а не иначе, не оставлять неиспользованным ничего, что обещало если не консенсус с оппозицией, то по меньшей мере предотвращение раскола общества. Социал-либералы, однако, не сумели опровергнуть универсального познания: уговаривающий с позиций здравого смысла отдает больше, чем занявший позу.