– Вы совсем девчонка, Максимов чуть не вдвое старше…

– Да, гонористая девчонка, легкомысленная, бесконечно жалостливая, помешанная на Достоевском и абсолютно самостоятельная. Поскольку отец репрессирован, мама, учительница, одна тащила двоих детей. Я ведь родилась в ссылке – село Урлютюп Урлютюпского района Казахстанской области. Собиралась стать врачом, пошла работать в 5-ю Градскую. Там познакомилась с больным, который открыл мне Мандельштама, Пастернака, Ахматову. Но однажды студенты зазвали меня в морг. И вдруг я вижу в морге этого человека – у него случилась кома. Со мной было что-то жуткое. И я закрыла для себя эту профессию навсегда. Булат устроил в «Литературку». Сперва секретарем, потом вела рубрику «Новинки».

– Булат опекал вас?

– Он тогда ушел от жены, снимал квартиру, и у нас был полуплатонический роман. Мне льстило, что такой знаменитый так относится ко мне. Он мог привести меня на танцы, потом забрать, либо на вечер поэзии, потом отвезти домой, встречал из школы.

– А как возник Максимов?

– У Булата был день рождения – 9 мая. Покупаю в подарок горшок с кактусом, еду на работу в «Литературку». Его нет. В кабинете сидит какой-то плюгавый человек в белой рубашке, с платочком на шее, он мне показался жутко старым. Он мне говорит: «А вы Ирена?» Я говорю: «Как вы догадались?» Он: «По описанию». Вечером позвонил Булат и сказал, что это был Володя Максимов. Ну был и был. А в конце июня мы обедали в ЦДЛ. Вижу: совершенно пьяный человек ходит между столиками. Пообедали, я поймала такси, меня спрашивают: «Ты куда едешь?» Я говорю: «В Сокольники». Мне тут же в такси этого пьяного сажают, Максимова, ему тоже в Сокольники. Это была вторая встреча. И третья, когда мы пошли с Булатом в кино и Булат сказал, что ему нужно к Максимову, забрать рукопись повести, все читали, а он еще нет. Приезжаем в Сокольники, Володины окна совсем низкие, Булат заглядывает: «Володя, Володя!» Я – вслед за ним и вижу совершенно голого мужика на тоненьком одеяле, рядом ковш с водой и бутылка водки. Булат отгоняет меня от окна, залезает в комнату, одевает Володю, меня впускают в квартиру… В кино мы в тот вечер так и не попали. Они всю ночь пели, а я читала его рукопись. Уже под утро соседка отвела меня к себе спать, Булат уехал на работу. Утром пришел Володя, руки трясутся, говорит: «Не могли бы вы со мной погулять, мне надо прийти в себя, и еще одолжить рубль?» Зашли в блинную, я ему купила стакан вина, себе блины. Долго гуляли. Потом он говорит: «Мне нужно в баню, смыть с себя все, только вы меня не бросайте, я не могу быть один в этом состоянии…»

– Вы признавались, что по природе брезгливы. А тут голый мужик в грязной комнате, бутылка водки…

– Я же говорю, Достоевский. Мне стал этот человек безумно интересен. Мы с ним проговорили почти сутки. После запоя ему нужно было все время ходить. Поэтому мы ходили, и он рассказал мне всю свою жизнь. Потом я прочла его повесть «Мы обживаем землю», она произвела на меня громадное впечатление.

– И все увиделось совсем в другом свете?

– Да. Он был ни на кого не похож. Я его спрашиваю: «Как вы можете так жить, почему не женитесь?» А он мне: «Я прожил такую жизнь, кто меня сможет понять?» Он мечтал согреться.

– Какую такую жизнь он прожил?

– Он убежал из дома в 1941-м, ему было 11 лет. Щуплый, маленький, писался по ночам. В 1939-м арестовали его отца и деда, мать ушла в транс, тетка его не любила, и он убежал. Дважды возвращали домой. В третий раз, когда нашли в собачьем ящике под Ленинградом, уже началась война, он сказал, что из Ленинграда, а фамилия Максимов.

– А разве он не Максимов?!

– Нет, Самсонов. Лев Алексеевич Самсонов. Его поместили в детприемник. Он убежал. Последний раз поймали на рынке, когда украл батон. Отправили в колонию, там за три года он окончил школу, писал стихи. Лет в 17 убежал снова, украв одеяло, а это уже «в особо крупных размерах». Ему дали десять лет. Убежал вдвоем с товарищем. Мечта одна была – на юг.

– Хотел согреться…

– Да. Отсиживались трое суток, заснули в стоге сена. Проснулся оттого, что его грызли собаки. Их били палками, второго парня забили насмерть. Они, когда бежали, охранника то ли стукнули, то ли связали. Его приговорили к расстрелу. А в больнице, куда бросили полумертвого, врач Татьяна Лебедь сказала: «Я тебя спасу». И научила, что делать. Ему лечили отбитые почки, раны, ушибы, а он все время молчал и рвал бумажки. И когда приговор читали, молчал. В результате его признали психически ненормальным, и это спасло ему жизнь. Но там начались спирт, денатурат, одеколон, жидкость от комаров, политура…

– Как же вы вышли за него замуж?

– Он сказал: «Вы же не выйдете за меня, уродливый, пьяница, нищий, на учете, такие королевы, как вы, достаются таким, как Булат… Выйдете?» Я сказала: «Да». Он говорит: «Но для этого надо полюбить». Я говорю: «После того, что я прочитала, вас невозможно не полюбить». Он говорит: «Это жалость». А я говорю: «Я не умею влюбляться без этого чувства». Почему, кстати, у меня с Булатом никогда не получилось бы. Булат успешный, самодостаточный – зачем я ему. Он относился ко мне больше как к ребенку, чем к женщине. Как мама: не сиди на камне, придатки простудишь!.. Я чуть не погибла, выпив вместо него.

– Вместо Максимова?

– Ну да.

– И вы не ставили Максимову никаких условий?

– Только одно: мы никогда не будем спать.

– ?!

– Да, да. Все что угодно, я буду для тебя всем, но только спать будем отдельно. Он мне не нравился. Я не могла представить, как лягу с ним. Он спросил: «Никогда?» Я ответила: «Может, наступит момент, когда я сама этого захочу». И мы два месяца спали на разных кроватях. А потом я думала: какая идиотка, этого счастья могло быть больше на два месяца. Почти два года жили так, а расписались в обсерватории под Казанью, в маленьком поселке, 7 мая 1962-го, куда удрали от очередной «психушки».

– Вы плакали от него когда-нибудь?

– Конечно. Мы расходились и сходились, у меня свои влюбленности, у него какие-то жуткие компании, женщины – в момент запоя. И снова бросались друг к другу, потому что все остальное оказывалось таким мелким, пресным, тусклым, ничтожным по сравнению с тем, что было у нас. Может, поэтому последний брак казался мне вечным предательством по отношению к собственному чувству. Хотя этот человек ни в чем передо мной не виноват, кроме того, что заплатил максимовские долги, мои долги и любил меня. Но не я его. А с Максимовым была какая-то звонкая, сумасшедшая страсть и бесконечные страдания. Мы могли заниматься любовью где угодно, всякий раз был медовый месяц.

– А вам не было страшно, что у него запои? Или вы не понимали этого?

– Я не понимала. Он сказал, что сделает все возможное, чтобы бросить. И не пил несколько месяцев. Потом опять… И когда приходил в себя, рыдая… я каждый раз искренне верила. Каждый раз… Я научилась уколы делать, эти кислородные подушки, по грамму из пипетки, ужас… Конечно, столько лет пить…