пор, как он это ощутил, с заботы о нем начинался каждый день. Он ухаживал за ним, как за деревом. Поливал его, укреплял корни, берег кору и листву. Прежде всего должно быть тщательно промыто, побрито и пощипано одеколоном лицо. Тщательно, не наспех должны быть вычищены зубы и прополоскан рот. Хорошо было омыть водой из крана шею, грудь, спину и под мышками. Когда все это было сделано, вместе с внешней возникала внутренняя чистота и опрятность, приходили собранность и душевное благополучие. Так было и сегодня.

Надели скатки, перекинули за спину карабины, построились. Лес все больше наполнялся теплом. День в самом деле собирался быть жарким. В скатках было тесно, их расправляли, располагали поудобнее, чтобы нигде не давило и легче становилось дышать. Воротники снова были расстегнуты.

— Кру-гом! — скомандовал Голубев. — Так идти. Большие позади. Чтобы не затягивали шаг. И все время строем.

— Побежим сразу, — сказал Москвин.

— Сдохнем, — сказал Высотин и отчужденно взглянул на смуглое лицо уверенного в себе Москвина.

— Сначала разогреемся, — сказал Уткин.

— Пусть бегут, — сказал Руднев о первом и втором взводах. — Скоро устанут.

Преподаватель в синем спортивном костюме поднял флажок.

— Марш!

Пошли вразнобой, в сутолоке и уже торопясь. На лесной дороге было тесно и, добавляя тесноты и сутолоки, заступавшие на нее деревья будто тоже шли вместе с ними.

Но вот лес остановился, не пошел с ними дальше, можно было раздвинуться и идти свободнее. Увиделась опущенная чаша равнины, над нею высокое пространство — небо и уже знойное маленькое солнце. По краям и впереди равнина чуть поднималась, а они, небольшая толпа как будто уменьшившихся людей в скатках и с карабинами, шли по наезженной пыльной дороге, энергично шевеля плечами, руками и ногами. Но так казалось откуда-то сверху, а вблизи, в строю, сами по себе, они оставались обыкновенного роста обыкновенными суворовцами.

— Побежали, — снова сказал Москвин.

И снова это не понравилось Высотину.

— Еще рано, — сказал он.

— Надо хорошо разогреться, — сказал Уткин.

— Не люблю бегать утром, — сказал Высотин. — Грудь давит.

Остальные молчали, не хотели сбивать дыхание.

Дорога повела их влево навстречу солнцу, а второй взвод впереди вдруг повернул направо. Видно было, что они бежали, и сразу несколько голосов закричали:

— Побежали!

— В ногу! Раз-два! Раз-два! — считал Руднев.

Никто не возражал, чтобы он считал.

Шаги глухо вбивались в землю.

— Тише! — разозлился Высотин. — Сами же сдохнете.

Теперь уже несколько голосов закричали вразнобой:

— Тише!

Побежали тише.

— Хватит, — сказал Высотин.

Еще немного пробежали и перешли на шаг. Поднимая грудь и плечи, Высотин дышал резко и глубоко.

— Не расслабляться, — сказал Руднев.

Там, где повернул направо второй взвод, оказалось шоссе.

— Строем! Так же легче, — оглядывая взвод, выкрикивал Светланов.

Впереди копошились едва различимые фигурки первого взвода. Непонятно было, бежали они или шли. Показалось, что бежали.

— Бегом! — крикнул Светланов. — Отстаем же, ребята.

Побежали дружно. Кому-кому, а первому взводу уступать было нельзя. Шоссе сначала чуть понижалось, потом повышалось до первого взвода и тянулось еще выше. Высокое небо то поднималось, то опускалось на равнину и шоссе.

Брежнев еще ни о чем не успел подумать, а уже сказал:

— Шагом.

И понял, что сделал правильно. Его тело больше не хотело подчиняться ему. Оно не стало чужим, но требовало отдыха и внимания.

Взвод перешел на спортивный шаг. Строй и порядок в нем сохранялись. Все было как положено.

Они бежали тремя шеренгами во всю ширину асфальтированной дороги. В первой находились Витус, Гривнев, Ястребков и те, что были поменьше ростом и послабее. Там же трусцой бежал длинный Зигзагов. Само собой получилось, что в третьей шеренге оказались Высотин и Попенченко, Руднев и Рубашкин, Блажко и Матийцев. Среднюю группу назвать шеренгой было нельзя. Здесь находилась добрая половина взвода. Сразу за передними, низенько размахивая руками, сутуло бежал Левский, за ним Тихвин и Москвин, чуть в стороне Годовалов, Кедров и остальные.

Вдруг от последней шеренги отделились Руднев и Рубашкин. Они догнали передних, и каждый взял там по второму карабину.

«Началось», — подумал Покорин.

Потом от последней шеренги отделились Блажко и Матийцев. Они тоже взяли по карабину у тех, кто уже выбивался из сил.

Взвод снова шел.

— Давай сюда, — сказал Уткин.

Полное лицо Тихвина из розового стало бледным, синело снятым молоком, щеки будто отделились. Он заспотыкался, когда Уткин снимал с него карабин.

— Побежим, — сказал Годовалов, явно довольный, что мог бежать, как самые выносливые.

— Успеем еще, — возразил Высотин и недоверчиво взглянул на него.

— Так и надо бежать, — говорил Светланов то одним, то другим, одних догоняя, к другим отставая.

Первый взвод впереди бежал не быстрее их.

Третий взвод снова бежал. Теперь уже Высотин и Попенченко отделились от последней шеренги.

— Отдай карабин, — сказал Высотин.

— Я сам, — не давался Левский.

Лицо его посерело и заострилось, голова почти вся ушла в плечи и грудь, а согнутые в локтях руки болтались чуть ли не за спиной.

— Не духовись, что духовишься, дурак! Упадешь, а потом неси тебя! — всполошенно кричал Высотин, стаскивая с обессиленного, но сопротивлявшегося Левского карабин и скатку. — Кретин!

Попенченко взял карабин у неожиданно побелевшего и затихшего Годовалова.

Вдруг обмяк, ничего не мог поделать с длинными ногами и виновато смотрел Зигзагов. Он сам отдал карабин протянувшему руку Покорину.

Хватов принял карабин от Гривнева.

— Возьмите у меня, — сказал Млотковский.

— Ты еще можешь, — сказал Уткин.

— Сам добежит, — сказал Ястребков.

Но Млотковский, глядя на тех, у кого уже не было карабинов и скаток, уже не мог мочь, и Дорогин принял у него карабин.

— Шагом, — скомандовал Брежнев.

Если бы он немедленно не остановился, он не смог бы больше выдержать. Наверное, они бежали все-таки слишком быстро. Но совсем расслабиться он не позволил себе.

— Чуть быстрее, — сказал он, передохнув минуту.

Надо было двигаться так, чтобы усталость не увеличивалась.

Третий взвод шел уже долго. В мокрые спины тянуло освежающим ветерком. Карабины широко и удобно давили на плечи. Фигурки ребят из второго взвода стали совсем близко. Видно было, как бегал там от одного к другому и всех оглядывал Светланов. Заметно ближе находился и первый взвод.

— Бежим! — сказал Руднев.

— Бежим! — крикнул Высотин.

По тому, что побежали дружно и сразу в ногу, стало ясно, что все чувствовали себя лучше. Радовали звучные удары ног по асфальту. Тело почти высохло и казалось чистым.

Незадолго до финиша Брежневу стало необыкновенно легко. Теперь можно было увеличить темп. С красными, оранжевыми, розовыми, голубоватыми, бледными лицами они финишировали почти правильным строем.

— Не останавливаться, — говорили Чуткий, врач