свои позиции. Уже в XVI веке стало ясно: требуется срочно принимать меры, чтобы «вредные» материалистические и научные взгляды не набирали популярность так стремительно. По итогам специально собранного для решения проблемы городского совета постановили[181]: участить проповеди, вовлекать прихожан в своеобразные медитации, активнее вызывать эйфорию, а также учредить церковные школы, благотворительные мероприятия, лечебницы и, главное, сделать таинство более привлекательным. Иными словами, обнаружился острый дефицит красоты культа. Вскоре почти синхронно стали возводиться базилика Санта-Кроче (1548) (см. фото 43), церковь Джезу (1575), базилика святой Ирины (1591) и другие. Свои сооружения заказали семнадцать мужских и восемь женских орденов и религиозных течений: капуцины в 1533 году, кармелитки в 1546-м, иезуиты в 1574-м, театинцы в 1586-м… Строительство каждого растянулось на десятилетия, но дело не в этом. То что начало происходить можно охарактеризовать музыкальным термином «крещендо» — постепенное нарастание силы и буйства. Новые художественные идеи возникали стремительно, авторы пропитывались и заимствовали находки друг у друга, развивая и усложняя их. При этом Лечче оказался своего рода закрытым котлом — архитектурные приёмы и решения не проникали извне, но рождались и развивались тут. К началу XVII века даже флорентийские зодчие, приезжая сюда, мгновенно оставляли позу надменности и принимались интенсивно учиться.

Не стоит питать иллюзий, полагая, будто художники получали полную свободу самовыражения. Процесс создания нового эстетического пространства католической веры проходил под тотальным, хоть и незримым контролем Общества Иисуса Христа. Механизм управления был самым простым — финансовым. Но так ли это важно? Только посмотрите на эти фасады (см. фото 43) и капеллы (см. фото 44).

Главный принцип, легший в основу леччийского барокко, состоял в отказе от системообразующих догматов Ренессанса. Несмотря на обилие и высочайший класс литургического искусства эпохи Возрождения, оно преумножило не столько веру человека в Бога, сколько его веру в себя, в том числе и как в творца. Подобным образом рассуждали иерархи, велевшие зодчим отказаться от прямых линий и геометрической строгости. Центральным понятием формообразования стала кривая. Камень уподобился воде, колонны струям, фасады — пене, розы — расходящимся по глади кругам. Впрочем, аквацентричный взгляд — лишь одна из возможных интерпретаций. Важно, что архитектура, по задумке неизвестных нам прожектёров, приобретая сложную планиметрию, становилась ближе к природным формам. Как большинство новаторских идей, эта тоже начиналась с желания разрушить «до основания» имеющиеся устои, нормы и правила. «Откинем всё, что делает из барокко барокко!» — так известный историк, художественный критик и теоретик реставрации Чезаре Бранди формулирует стартовый принцип леччийских зодчих XVII века. Но минус на минус дал плюс, и загадочным образом барокко без барокко вновь оказалось барокко, да ещё каким!

Местная архитектура — это царство деталей. Со стен, колонн, потолков и полов на человека смотрят лица. Повсюду находятся неожиданные декоративные элементы, изображающие, как правило, живых существ. Фронтоны и алтари некоторых зданий украшены плодами — яблоками, грушами, виноградом… Они притворяются огромными, вычурными, произрастающими из земли колоссами. Леччийское барокко будто бы отрицает людское авторство и участие в создании. Недаром зодчим запрещали ставить свои клейма. Тем не менее отдельные имена наиболее выдающихся мастеров известны — это Габриеле Риккардо, Франческо Антонио Цимбало, Джузеппе Чино, Мауро эд Эмануеле Маньери. Но, ещё раз, авторство — категория, противоречащая леччийскому стилю. Его образцы должны были обладать той степенью универсальности, которая исключает понятие почерка. Это барокко — эскалация чувственного и интуитивного, но не рационального. Лишь изредка возникают военная атрибутика, отсылающая созерцателя к конкретному событию — триумфальному сюжету битвы при Лепанто, трактуемой не как торжество итальянцев над турками, но исключительно как победа католичества над мусульманством.

Столь неожиданный поворот судьбы города от военной истории к истории искусств невольно напоминает, что Лечче был редким поселением, чьим небесным патроном оказалась женщина, не являющаяся при этом Богоматерью. Однако в 1656 году разразилась эпидемия чумы, пришедшей со стороны Остуни. Вот тут-то и заступился святой Оронций, чем снискал статус покровителя. Нужно сказать, что он и впоследствии частенько незримо участвовал в судьбе города. В результате четыре землетрясения, а также эпидемия холеры 1838 года не нанесли такого урона, как могли бы. Однако, мужское заступничество вновь вернуло военные события в летопись. Во времена австрийского владычества городская знать сама поддерживала завоевателей во избежание восстановления испанского господства. А ведь леччийское барокко зародилось именно под пятой испанцев… Позже местные активно участвовали в движении за объединение Италии. Во времена Второй мировой войны здесь находилась авиабаза. Но всё это неважно, ведь Лечче был и остаётся именно городом барокко, исследованию которого, как отдельного эстетического направления, каждый год посвящается всё больше диссертаций.

«Трулли» и «барокко леччезе» — этими тремя словами Тарковский скупо описывает то, что запомнилось ему из первых дней поездки. Лечче и Сорренто с его буквально невиданным полом — два места, которые особо впечатляли Гуэрру. Именно в столице барокко вкусы друзей сошлись. Тем примечательнее то обстоятельство, что похожие архитектурные приёмы — резьбу, превращающую твердь в пену, винтовые колонны и многое другое — Андрей уже видел прежде в рязанском Успенском соборе, когда работал над «Рублёвым». То ли он забыл, то ли эффект воспринимался иначе в другом культурном контексте, то ли Тарковский снова узнал здесь родину.

22 июля группа много снимала, но режиссёр с самого начала был крайне недоволен оператором. В Лечче компания прибегла к услугам священника-экскурсовода, слова которого попали в фильм «Время путешествия». Заметьте, насколько они отличаются от того, что было изложено нами: «Барокко леччезе смогло родиться и развиться благодаря местному камню, который хорошо обрабатывается. Это нежный камень, который позволяет себя обрабатывать и сопротивляется времени, как вы можете видеть». Помимо достаточно противоречивых свойств материала, у этого утверждения есть ещё один важный «недуг» — оно удивительно вторично по отношению к описываемому явлению. Точно такие же суждения можно услышать в Остуни, Мартина-Франке и множестве других мест, славящихся зодчеством. Свойства и наличие камня имеют значение всякий раз, но почему же города в результате оказываются такими непохожими в своей красоте? Надеемся, выше нам удалось это прояснить.

Гуэрра отмечает не столько вычурность, граничащую с излишеством, сколько контраст леччийского стиля с аскетичностью элементов убранства: «Ему [барокко] присуща простота — там могут быть голые колонны, а в центре великолепная резьба. И эта строгость, и эта странность, причудливость появляются только в определённых местах».

Во время сцены прибытия в город звучит разговор режиссёра и сценариста, записанный, заметим, по возвращении в Рим. Гуэрра: «Если бы наш персонаж был архитектором, для него было бы грехом не увидеть Лечче». Тарковский: «Тонино, мне кажется,