человеком: мы не сможем накормить ее супом или картофельным пюре, или печеньем… Прости, но это так…

Вдруг Мария резко остановилась и посмотрела на меня пристальным, холодным взглядом, от которого у меня пробежал мороз по коже.

– Я не отпущу ее, запомни это. Она моя семья, и я буду бороться за нее. Тебе, может быть, все равно на нее, ведь ты ее толком не знаешь даже, и страдать сильно не будешь, когда она уйдет, но я не отпущу ее и не позволю умереть, чего бы это мне не стоило, – сказала она с каким-то ожесточением и даже злобой.

– Не говори так, что мне все равно! – ее слова больно резанули меня. – Я практически всю свою жизнь был одинок, и когда я встретил вас, я впервые в жизни узнал, что такое быть счастливым. И ты, и она для меня тоже семья. Да, я знаю Алю совсем немного, но мне достаточно того, что ты ее любишь, чтобы и я ее полюбил.

Как порыв ветра, она бросилась меня обнимать, зарываясь лицом в мой шарф.

– Прости меня, прости, если можешь, – зашептала она, всхлипывая, – я сама не своя, не знаю, что говорю… Мне так плохо, так плохо. Я не представляю, как пережить все это… Это невыносимо.

Я целовал ее слезы, катившиеся по холодным щекам, и обещал, что мы спасем Алю. Потом мы снова брели, похожие на одиноких, бездомных и потерянных людей, лишившихся всякого смысла жизни.

– Река замерзла, – безжизненно сказала она, когда мы увидели застывшую поверхность воды.

Вечером мы составили план действий и решили придерживаться его, не задумываясь, будет ли какой-нибудь результат или нет. Первым вариантом в нашем списке был поиск хорошего врача, а следующими – все, что только могло прийти в голову: помощь колдунов и знахарей, сеансы гипноза, гадалки и ворожеи. Мы решили обвесить Алю защищающими и изгоняющими зло амулетами, в общем, сделать все, что можно было, только лишь бы это помогло остановить превращение.

Утром следующего дня я отправился на поиски врача. Во всех больницах, где я побывал, доктора, выслушав описания симптомов болезни Али, хмурились, удивлялись и говорили, что никогда ни с чем подобным не сталкивались. Я уже отчаялся, когда вдруг одна санитарка, случайно услышав мой рассказ, посоветовала обратиться к ее практикующему на дому знакомому и дала его адрес. Я приехал туда и меня встретил степенный мужчина лет шестидесяти.

– Да, я уже видел нечто подобное, – сказал он, выслушав меня, – был не так давно один пациент со схожими симптомами. Я уверен был, что мой метод смог бы помочь ему, но он через пару сеансов исчез: ушел на улицу и не вернулся.

– И в чем заключается ваш метод лечения? – спросил я.

– Дело обстоит так: все тело больного, кроме головы, обкладывается мешочками со льдом на пятнадцать минут. Холод, как это уже доказано, заметьте, замедляет старение и образование болезней. Все импульсы и движение клеток застывают, что позволяет нам провести соответствующие манипуляции, чтобы направить их в обратном порядке, замедлить их ход и вернуть к первоначальному состоянию. Пока больной будет лежать, мы через его голову, с помощью специально сконструированных проводков, будем посылать электрические сигналы, чтобы эффективность ледяной заморозки была более результативной.

– Вы предлагаете лечить больного током?

– Если грубо, то можно сказать и так, но это будет несколько не точно…

– Нет, нам такие методы не подходят, – оборвал я его и собрался уходить.

– Но вы даже не попробовали! – воскликнул он. – Больному нужно будет потерпеть всего пятнадцать минут, разве это сравнится с тем, что вы навсегда потеряете пути к выздоровлению?

Я откланялся и вышел из квартиры. Около часа я бесцельно бродил по городу, чтобы отстрочить неизбежный разговор с Марией, и возвратился домой, когда сумерки плавно перешли в ночь.

Когда я зашел в квартиру, Мария с Алей сидели на кухне в тишине за пустым столом. Аля выглядела неважно: уже ни одного яркого каштанового волоска не виднелось среди седых волос. Россыпь гусиных лапок заметно пролегла под ее глазами, щеки отяжелели и будто слегка провисли, отчего ее выражение лица уже не отражало прежнюю легкую беззаботность, присущую молодой девушке, а сосредотачивало в себе некий опыт достаточно пожившего человека, на долю которого выпало немало невзгод.

Я спросил о самочувствии Али.

– Удивительно, но нормальное, если учитывать то, как я выгляжу и что Мария мне рассказала, – ответила девочка каким-то странным и чужим голосом, будто была простужена. – Да, не пугайся, голос у меня тоже поменялся. Забавно он звучит, да? Я теперь могу пугать людей в подворотнях и вымогать у них деньги. В темноте меня можно будет принять за профессионального налетчика, – она попыталась улыбнуться. – Ладно, я пойду, не хочу вам мешать, да и свет меня раздражает, не понимаю, как вы выносите эту яркую лампочку.

Когда Аля ушла, я рассказал о результате своих поисков, а Мария – о своих.

– Мы ходили в церковь. Там нам сказали купить свечей, кресты и молиться. Ох, Иларий, я же не умею молиться. В детстве я еще пыталась, а потом просто у меня навсегда иссякли слова. Там, внутри меня, пусто… Я только и жила все это время Алей, а потом я тебя встретила, и пустоты стало меньше, а теперь… она снова разрастается во мне. Я боюсь, что скоро в моей душе появится огромный выжженный пустырь, который никогда больше не зацветет. Слишком много я боли встретила… – она обхватила холодными пальцами мою руку и затравленно заглянула в мои глаза. – Я боюсь завтрашнего дня: Аля меняется слишком быстро. Боюсь проснуться и увидеть, что еще с ней произошло за ночь. Я не смогла ей сказать всю правду, сказала, что она просто больна неизвестной болезнью, которая еще не изучена. Солгала, что мы будем искать врачей в столице, что мы поедем туда все вместе, что у нее просто изменится внешность, но мы вернем ее прежнюю красоту. И знаешь, что она сказала? – лихорадочно прошептала Мария, ближе наклонившись ко мне. – Она сказала, что уже все знает и ее это устраивает.

Следующие дни все также не принесли ничего обнадеживающего. Характер и внешность Али с каждым днем менялись. Морщин на лице появлялось все больше. Она начала понемногу сутулиться, не хотела переодеваться из ночной сорочки в домашнюю одежду, с трудом ее можно было уговорить прогуляться на улице, и если она все же выходила, сделав пару шагов, начинала кричать, как капризный ребенок, и требовать вернуться домой. У нее ухудшился аппетит, даже свое любимое овсяное