Эстрил молчал, исступленно комкая подол моей туники. Конечно, лгать молча гораздо проще, чем словами. Словно весь холод заснеженных горных вершин снизошел в мою душу. И я постаралась вложить весь этот холод в свои слова.

— Я слышала, тебя можно поздравить. Ты теперь маг Огня — как Ортег, как Иелкон…

Эстрил наконец поднял глаза. Почему они казались мне то янтарными, то золотистыми? Самые обычные светло-карие глаза. Обычные глаза предателя.

— Любимая, теперь я сумею защитить тебя. Да, я притворился верным слугой Ортега, но это для того, чтобы тебя спасти. Я уже знаю все про твоих друзей. Послушай, пусть Ортег думает, что ты согласна стать жертвой. Он сказал, что собирается устроить жертвоприношение через три дня. Но ты ничего не бойся: я этой же ночью отправлюсь за подмогой. Люди Сената придут тебе на помощь. Сенат еще не знает, что я нашел тебя и что ты попала в руки Ортега. А я позабочусь о том, чтобы обезвредить ошейники на твоих друзьях. Правда, Сенат может покарать меня за содействие Ортегу. А я все равно не смогу им служить — после того, что они сделали с моей семьей. Но это не важно, об этом ты не думай, они все равно тебя спасут — это в их интересах.

Даже сейчас он рисовался передо мной! Хотел быть героем в моих глазах — и это на коленях перед той, которую обрек на смерть. Волна гнева наконец накрыла меня с головой. Какие холодные у него руки! Холодные руки и холодное сердце предателя… Стараясь, чтобы слезы не звенели в голосе, я сказала:

— Убирайся прочь! И никогда — слышишь? — никогда больше не смей прикасаться ко мне!

Я брезгливо выдернула подол туники из его рук. Эстрил побледнел, словно я его ударила. Он поднялся и молча пошел к дверям. А что он мог сказать? Еще одну ложь? Внезапно я поняла, что, скорее всего, вижу его в последний раз. И сердце, и тело готовы предать меня и простить его. Я мысленно тянулась к нему руками и губами. Мой возлюбленный не виноват, что он такой, что мальчишеское стремление к превосходству победило в нем любовь ко мне. Еще недавно я готова была тысячу раз умереть, лишь бы с ним все было хорошо; что же так возмущает меня сейчас? Я стану жертвой на алтаре, потому что так нужно моему любимому. Простить его, пожалеть, отпустить грех, чтобы ничто не омрачало его успех…

Да, сердце и тело предали меня, но разум оказался мне верен. Я молча повернулась к окну и постаралась думать только о горах, белеющих вдали сквозь снежную метель, — боялась, что мои мысли превратятся в крик и выдадут меня. И пока не хлопнула дверь, я сжимала побелевшими пальцами край подоконника.

И вот я снова осталась одна. Скоро, наверное, явится Ортег узнать о моем решении. Как бы я поступила, если бы действительно был способ не умереть, а совершить обряд на алтаре Колон? Благодаря Эстрилу я досконально знала, что нужно делать. Если бы это было возможно без риска погубить Готто и Роут? Не то чтобы я поверила словам Эстрила, но все-таки…

«Они все равно тебя спасут — это в их интересах», — сказал Эстрил. К сожалению, я понимала, что это, действительно, так. Я все равно останусь игрушкой в чужих руках. Желающие управлять Звездной силой с моей помощью, найдут мои слабые места — тех же друзей — и заставят меня действовать по своей воле. Звезды вернутся совсем в другой мир, он уже не будет так наивен, он утратил первозданную чистоту, на основе которой возникла Риррел. И повторится только имя, а на самом деле это будет что-то другое. И совсем необязательно, что хорошее.

С другой стороны, избавить мир от Звездной силы — значит, разрушить храм Келлион. Пусть многое там казалось мне неправильным, теперь это был единственный, оставшийся у меня дом. Да и дворец детей Кольфиара перестанет противостоять времени, и бесконечно долгая жизнь Арзель и Гело прервется. Но зато спадут чары с бэй-тасанов. Омма и Аттер снова станут людьми… Когда Звездная сила покинет мир, к людям вернутся их истинные стремления. У них появится желание исследовать мир, в котором они живут; возродится наука. Но желание завоевывать силой новые земли тоже вернется, и мир погрязнет в войнах и смутах.

Однако вернуть Звездную силу сейчас — значит, дать опасное оружие в руки неблагородным людям, вроде Эстрила. Эта мысль стала последней каплей. Пора перестать себя терзать бесплодными рассуждениями. Я все равно не угадаю, как сделать лучше для всех. Надо попытаться помочь тем, кто рядом — Готто и Роут. Я забарабанила в дверь. Недовольный заспанный голос Чолина отозвался не сразу — похоже, толстяк заснул на посту.

— Я хочу видеть Ортега, — заявила я.

Видимо, Чолин был предупрежден. Он не стал препираться со мной, и не прошло и четверти часа, как маг Огня снова вошел в мою комнату. В руках у него был какой-то предмет, завернутый в черный бархат.

— Ну что? Ты так быстро приняла решение? Твои друзья останутся живы?

— Я умру на алтаре Колон, — твердо сказала я.

Ортег недоверчиво покачал головой.

— Видишь ли, не то чтобы я тебе не верил… Но сказать это легко, а когда дойдет до дела… Я не хочу, чтобы ты выкинула какой-нибудь фокус прямо на алтаре.

Маг развернул бархат и положил на кровать искусно отлитый из серебра кленовый лист.

— Повтори свои слова, положив сюда руку, — велел он.

Недоумевая, я коснулась холодного серебра и снова сказала:

— Я умру на алтаре Колон.

Ничего не произошло. Наверное, Ортег решил надо мной посмеяться. Но лицо мага, напротив, стало очень серьезным.

— Ты не лжешь, — сказал он, глядя на меня с удивлением и даже с уважением. — Что ж, быть по сему. Я думал, провести жертвоприношение через три дня. Но медлить нельзя: вокруг Перонеды уже полным-полно трогов. Завтра на рассвете мы отправимся в горы. И для тебя это будет последний путь. У тебя есть какое-нибудь пожелание? Может, ты хочешь провести эту ночь в обществе своих друзей?

Завтра… Значит, мне не придется ждать смерти три мучительных дня. На воспоминания и раздумья о жизни мне оставалась только ночь.

— Я хочу остаться одна, и мне ничего не нужно. Уходи, — ответила я.

Маг слегка наклонил голову, и в его поклоне не было насмешки, а потом ушел. Я села на кровать. В комнате было холодно, как в могиле. Что ж, я вполне могла считать себя уже мертвой.

Ночь опустилась на Перонеду, на Алтумбры, на гору Оро. Ночь была снежная, пурга со свистом кружила в воздухе, и не видно было ни зги. А на равнине шел дождь, холодный дождь, забывший о лете — самая неподходящая погода для того, чтобы пускаться в путь. Но одинокий всадник гнал коня по почти невидимой дороге, не боясь сбиться с пути.

Темнота не мешала Эстрилу; гораздо хуже было со слезами, которые то и дело приходилось смахивать с глаз, так что дождевая вода становилась соленой. Когда Шайса повторила слова Алиссы — последнее, что он услышал от жены, когда ударила его этими словами, словно хлыстом по лицу, гнев и обида вихрем скрутили его сердце. Она не поверила ему! Решила, что он предал ее — ради магического жезла. Да пусть она пропадет пропадом, пусть погибнет на алтаре, он только порадуется ее смерти!