Миллиард раз я задавал этот вопрос: «Souss maa, pedyité?»

Листок блокнота истрепался, измялся. Рисунок почти стерся. Я нарисовал новый, но получилось куда хуже, и это разозлило и огорчило меня. Неужели твой образ уже изглаживается у меня из памяти?

А сколько раз обманывала меня надежда!

— Та, — да, я знаю эту девушку… да вон она, смотрите, видите, идет? вон уходит, видите?

— Ее зовут Лия?

— Та, Lia…

И правда, фигура и походка были вроде бы твои. Я бежал, задыхаясь, готовый умереть от радости, обгонял девушку и заглядывал ей в лицо. Всякий раз это оказывалась не ты. Всякий раз. Некоторые были красивые. Но ты — не красивая. Это у тебя не красота, а нечто большее, нечто, чего я не умею назвать, нечто, от чего я таю и горю, что берет за сердце, из-за чего я хочу жить — и плачу.

Я прочесывал страну с юга на север, с востока на запад. Неутомимо. Вернее, нет: утомимо! Выматываемо! Но неостановимо. Остановить меня было невозможно, разве что убить.

В конце концов я вернулся в порт, где мы высадились год назад — мои товарищи и я — с новехоньких военных кораблей, в новехоньких мундирах, с новехонькими ружьями. Где они были теперь, мои товарищи? Некоторые вернулись домой. Большинство — нет. Новехонькие трупы в снегу… А я — бродяга.

Я нашел корабль, готовый отплыть к Большой Земле. Оттуда уже просто было бы продолжить путь, многие плавают до Малой Земли и довезли бы меня, и я наконец обнял бы родителей, так давно не имеющих от меня вестей. Я уже взошел на борт, корабль должен был вот-вот отплыть. И тут я передумал. Сбежал по сходням и спрыгнул на берег.

Я сказал себе: «Ну ладно, ладно… еще два года, Лия… еще немного поищу, всего два года… и ни днем больше… а потом-домой, на Малую Землю…»

Я вернулся в столицу. Искал тебя там повсюду по второму разу. Встречал людей, знакомых по прошлому году. Они говорили, что я похудел, что мне надо лучше питаться и следить за собой.

Я добрался до самых диких и отдаленных земель Востока, где нет ничего и никого, только голодные волки с глазами как раскаленные угли. Меня предостерегали, говорили, что они меня съедят. Но я так одичал, что, кажется, сам их ел! Перед этим показывал им твой портрет и спрашивал, не видали ли они тебя. Они не видали… Я там болел, был в горячке, в бреду, так что все это помнится как-то смутно.

Везунчик пал в снегах. Рухнул прямо подо мной и больше не встал. Я пытался поднять его. Уговаривал, ругал, но он, похоже, сломал ногу. Тогда я лег с ним рядом, обнял его и оставался с ним, пока он не умер. Говорил с ним, благодарил за все — за то, что он нес меня, вез меня так долго, так далеко, и всегда слушался, и сносил без единой жалобы все, на что я его обрекал, — голод, холод и мою тоску.

Когда он умер и глаза его остекленели, у меня было искушение больше уже не двигаться, тут и остаться с ним, с моим храбрым товарищем по несчастью, и дать себе тоже тихо отойти. Но он стал совсем холодным, а я весь горел, и тогда я подумал, что мы уже больше не подходим друг к другу и остаться здесь было бы неправильно. Я встал, снял с него седло, погладил на прощанье длинную костлявую морду, присыпал ему голову красивым чистым снегом, искрящимся в лунном свете. И пошел дальше пешком.

Я побывал в городах Юга, побывал на плоскогорьях Запада, объездил одну за другой все деревни. После Везунчика у меня было еще четыре лошади. Нет, пять, считая ту, которую я украл. Все уже путается в памяти. Последняя — вот эта белая кобылка, я зову ее Мона, и она хорошо ходит рысью.

Когда миновало два года, я вернулся в порт, как и планировал. Но на этот раз даже не взошел на корабль. Я смотрел, как он снимается с якоря, выходит из гавани и удаляется в белое, как хлопок, небо — без меня. И пошел обратно, потому что взойти на корабль значило отказаться от тебя навсегда, потерять тебя. А я не хочу тебя терять.

Я сказал себе: «Ну ладно, ладно… еще немного поищу, Лия… кладу на это еще жизнь… всего одну жизнь, и ни днем больше… а потом — домой, на Малую Землю…»

Где ты, Алекс? Kiét fetsat meyit… мой маленький враг… Я так давно тебя ищу.

Тебя нигде нет. Можно подумать, тебя поглотило пространство. Как будто ты и не существовал вовсе, только снился мне в долгом невероятном сне, где было столько всего — изматывающий путь по морозу, симфонический оркестр в небесах, ледяные и жгучие поцелуи, касание смерти, хлев, безумный старик в озаренной луной могиле, лошадь, кролик в ловушке…

Где ты, любовь моя? Никогда не прощу тебя, если ты умер!

Они били меня, чтобы я замолчала. Я кричала тебе — «Беги!» Один зажал мне рот ладонью, но я все равно пыталась кричать, тогда другой так хватил меня кулаком, что у меня все поплыло в глазах. Когда я очнулась, никого кругом не было. Я прошла по дороге до поворота, откуда видна равнина, и увидела удаляющийся отряд. Далеко-далеко, всего-то горстка черных точек на снегу. Я закричала, но ты уже не мог меня услышать.

Я побежала в хлев. Они оставили мне Факси. Я запрягла его в сани, которые ты приготовил к отъезду, и пустилась за вами вдогонку, ни дверь не закрыла, ничего, я себя не помнила. Только тетрадь захватила, рефлекс сработал. А ведь в ловушке-то и правда был кролик, жирный такой. А я его оставила лисицам. Жалко.

Я не рассчитывала вас догнать. Какая уж скорость у Факси с его толстой задницей, да и потом, что бы я стала делать? Не когтями же тебя у них выцарапывать? Хотя…

Нет, у меня была одна мысль, одна навязчивая идея: не потерять тебя из виду, узнать, куда тебя везут. Я с ума сходила от страха, что потом уже не смогу тебя найти. Как же я была права…

Бедный Факси, я стегала его, осыпала бранью, не давала дух перевести. Я орала: «В галоп!» Но он этого попросту не умеет, ты же помнишь. Самый его быстрый аллюр выглядит как мирное возвращение с ярмарки. Я ехала на юг по вашему следу, до боли в глазах вглядываясь в горизонт. Потом свечерело, стало темнеть, и я сбилась с дороги. Факси совсем выдохся. Пришлось остановиться. Я накормила его, напоила. Кругом стояла такая тишина… Мне чудилось, что равнина говорит со мной: «Гляди-ка, опять ты… мы, кажется, знакомы… узнаешь меня? Я белая, холодная, смертоносная, теперь вспомнила?» Мне стало не по себе.

Тут они и появились — подскакали с востока. Десяток всадников на низкорослых косматых лошадках — казаки в своих кафтанах и мохнатых шапках, с черными усами и длинными пиками. Они спросили, куда это я еду. Я не могла признаться, что хочу узнать, где мой возлюбленный-fetsat. Эти люди терпимостью не отличаются. Они бы очень плохо приняли подобное признание. Так что я сказала, что была в плену, кашеварила в военном лагере, откуда и сбежала. Что, кстати, было чистой правдой. Сбежала, да еще и лошадь увела? Да, эта лошадь возила фуры с продовольствием. И продукты оттуда? Да, я их украла. Ну, молодец, девочка, браво! Они смеялись и хвалили меня. Я показала себя славным солдатиком.