Случай привел туда Фенрира и Волчицу. Они возвращались с долгой верховой прогулки, она — на своей белой кобыле, он — на Южном Ветре, который дома быстро оправился и вошел в форму. Их застал дождь, сперва мелкий, моросящий, а потом превратившийся в настоящий ливень. Они привязали лошадей к ближайшему дереву и укрылись под Камнем.

Они стояли рядом, глядя на завесу дождя и слушая его шум. Оба молчали — просто так, без всякой задней мысли. Первой на это обратила внимание Волчица, и совпадение позабавило ее.

— Боишься молнии? Ты поэтому молчишь, сын мой?

Видя, что он не понял, она напомнила ему о старинном поверье. Он улыбнулся.

— А я и забыл.

Дождь не переставал. Оба молчали. Им казалось, что мало-помалу магия этого места проникает в них, просвечивая насквозь и очищая.

— Скажите, матушка, вы очень горюете по Герольфу?

Вопрос ее, казалось, не удивил. Задумчиво, ровным голосом она ответила:

— Меня саму это удивляет, но, пожалуй, меньше, чем ожидала. И удивительнее всего то, что у меня язык повернулся это сказать! Наши отношения в последние годы были уже не те… с тех пор, как я… стала уже не та. Герольф переменился ко мне. Но он по-прежнему занимал много места в моей жизни. Он вообще был такой — его всегда было много, ты же знаешь. Вот почему я ощущаю огромную пустоту. Но горюю, в сущности, не очень. Я кажусь тебе чудовищем?

— Нет.

— А ты? Что чувствуешь ты?

Он задумался.

— Мне трудно поверить, что он правда умер. Все кажется, что вот сейчас он откуда-то появится. Иногда мне даже слышится, будто он зовет, я так и подскакиваю. По правде говоря, чувство, которое я испытываю, — не столько горе, сколько… Как будто я от чего-то освободился.

— Я тебя понимаю.

Завеса дождя стала совсем непроглядной. После недолгого молчания Фенрир заговорил — медленно, словно мыслями был где-то далеко.

— Матушка?

— Да?

— Кто я?

Эти слова, прозвучавшие чуть громче шепота, для нее раскатились, как гром. Она могла бы сказать: «О чем это ты?» Или: «Что ты имеешь в виду?» Но не сказала. В этом месте и в эту минуту ни лгать, ни уклоняться от ответа не подобало. Водяные струи падали стеной, разбиваясь у их ног в мелкие брызги. Подальше лошади, понурив головы, мокли под дождем.

— Ты — внук короля Холунда, — медленно проговорила она своим странным завораживающим голосом, сейчас звучавшим надтреснуто.

Он стоял неподвижно, как каменный. Она продолжала:

— Ты сын Ивана, которого убили люди, подосланные Герольфом. Ты сын Унн, которая умерла родами.

Он стоял по-прежнему неподвижно. Только губы шевельнулись:

— Повторите, пожалуйста, имена моих отца и матери.

— Иван… Унн… — сказала она, и слезы покатились по ее щеке вдоль шрама, до изуродованной шеи.

— Моего отца убили по приказу Герольфа?

— Да.

— Как?

— Он послал своих людей. Они представили это как несчастный случай на охоте. Медведи…

Южный Ветер, которого толкнула другая лошадь, коротко заржал.

— Моя мать умерла, произведя меня на свет?

— Да.

— А кто взял на себя заботу обо мне?

— Женщина, которую звали Нанна, потом колдунья Брит — она передала тебя Сельме. Ты переходил из рук в руки — и наконец попал в мои… Ох, Фенрир, Фенрир… прости меня…

— Колдунья Брит?

— Да. Она приходила сюда, хотела тебя освободить. Это с ней я сражалась, чтоб оставить тебя себе. Герольф убил ее.

Он помолчал, осмысливая услышанное.

— Почему вы меня похитили?

— Чтобы подарить Герольфу. В ту пору я любила его больше жизни, он был все для меня, а я перед ним — ничто. Я хотела подарить ему то, что самому ему так и не удалось заполучить: тебя. Чтобы он восхищался мной. Чтобы хоть раз восхищение шло не от меня, а ко мне…

Она тихо плакала. Он не отставал:

— Для чего я ему был нужен? Скажите.

— Не могу.

— Скажите. Всеми словами, чтобы я слышал.

— Он хотел тебя… как твоего отца…

— Вы это знали.

— Знала.

— Почему он меня пощадил?

— Потому что решил сделать тебя орудием своей мести. Он хотел иметь возможность сказать когда-нибудь жителям Малой Земли, которые его изгнали: «Посмотрите, что я сделал из того, кто должен был стать вашим королем…» Он не успел довести дело до конца… Но была и еще одна причина.

— Говорите.

— Это связано со мной…

— Говорите.

— Я… я привязалась к тебе. И я ему это сказала. Своих детей у нас не было.

— Но если бы он все-таки решил убить меня — убить десятилетнего ребенка, — вы ведь воспротивились бы, правда? Говорите, матушка. Мы под Камнем — говорите правду. Вы бы, конечно, сделали все, чтоб его остановить…

Нечеловеческим усилием Волчица заставила себя выговорить:

— Я не воспротивилась бы. Я не сделала бы ничего, чтоб его остановить.

Потом подставила ладони под низвергающуюся с Камня воду и уткнулась в них лицом.

— Что я сказала, Господи! Теперь ты меня покинешь, да? Возненавидишь? Ты не сможешь больше оставаться здесь. Вернешься на Малую Землю… Сказав тебе правду, я потеряла тебя.

— Я не могу вернуться на Малую Землю, матушка.

Она затаила дыхание. В том, что все еще называет ее «матушка», ей почудился проблеск надежды.

— Почему?

— Там я проклят.

Она ничего не понимала. Повернулась к нему:

— Почему проклят, сын мой?

— Потому что я совершил преступление еще хуже вашего.

Теперь уже ему изменило самообладание. Лицо его мучительно исказилось.

— Какое же преступление ты совершил, чтобы оно могло быть хуже моего? Хуже не бывает.

— Бывает.

— Говори. Теперь твоя очередь. Мы под Камнем.

— Это было на Континенте, у стен столицы. Моего брата приговорили к расстрелу за дезертирство, и он просил меня о помощи — в память о нашем детстве. Он написал мне собственной кровью, звал на помощь, напомнил нашу с ним давнюю клятву…

— И ты не помог ему?

— Нет, не помог.

— Почему?

— Я хотел быть сильным, как Герольф. Хотел быть достойным его.

— И твоего брата расстреляли?

— Нет. Не успели — казаки напали раньше.

— Значит, он вернулся на Малую Землю…