Гулко ухнула птица. С тихим шорохом осыпалась кора – кто-то прыгнул с дерева на дерево. Хрустели ветки. Юрка боялся закрыть глаза. И тогда он стал думать про Зеленцова, раздувая ненависть, как угли из-под пепла.

…«6 мая.

Виктор пропал. Уже вторые сутки пошли, как обещал позвонить и не позвонил.

Вчера ездила на квартиру. Открыла дверь своим ключом. Рубашка на кресле лежала, его любимая, в клетку. Нюхала ее, гладила. Просидела до позднего вечера, он не появился.

Сегодня ходила на Обводную. Смотрела. Шли машины, сплошным потоком. Если Виктор и вернется, то ближе к ночи.

Конечно, он предупреждал, что может задержаться. Но мне все равно очень страшно. Если с ним что-нибудь случилось, я не смогу помочь. Я просто туда не попаду. И никогда ничего не узнаю. Не хочу об этом думать!

Сейчас лягу и буду представлять, что уже утро и он позвонил».

«8 мая.

Вернулся! Родной мой, любимый!

Позвонил рано, все спали. Я взяла трубку.

– Алло? Ты меня еще не забыла?

Так и треснула бы ему по лбу за такие шуточки!

– Приезжай, Дашка! Слышишь? Сейчас, немедленно! Я буду тебя ждать возле остановки.

…

Это я отложила ручку. Почему-то страшно написать, словно пересеку какую-то черту, и обратной дороги уже не будет. Перейду из одного мира в другой. Вот только что я папина-мамина дочка, и вдруг… Я – невеста!

У меня на пальце кольцо. Смотрю на руку, будто на чужую. Не моя, а какая-то женская. Словно вся я – как была девчонкой, так и осталась, а она… Ну почему я вечно пишу всякую ерунду!

Как странно звучит: Дарья Зеленцова. Неужели я когда-нибудь произнесу это так же легко, как свою теперешнюю фамилию, ту, с которой родилась и живу почти двадцать лет?

Ужас, как я пойду с таким кольцом в институт! Оно с изумрудом, ужасно дорогое. А Виктор смеется:

– Разрешите представиться, вейн по особым поручениям.

Говорит:

– Это тут я нищий студент, а там у меня вполне солидный счет в банке. Знаешь, я раньше думал, что для спасателя главное – оказаться в нужное время в нужном месте. Вытащил, а там уже набегут-помогут, и все устроится само собой. А вот и нет. Деньги решают многое. Видишь, какой я циничный тип? Не страшно?

– Мне за тебя страшно, – сказала я.

– Ничего, раньше смерти не помрем! Дашка ты, Дашка! Ничего, если я буду бегать за хлебом на Середину? И за красной икрой. Или леди предпочитает черную?

Я спросила:

– Ты хотел бы жить там? Всегда?

Он отшутился:

– Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

Я понимаю. Там он – герой, спасатель. Мужчина, который может обеспечить семью. Даже икрой, хотя это, наверное, смешно, при чем тут икра?

А здесь? Институт, который ему, если честно, не нужен. Стипендия – за квартиру заплатить и месяц прожить в режиме жесткой экономии. Родных нет. Ничего нет.

Только я».

…Часы внизу, в зале, пробили четырежды. Горела лампа. Юрка лежал щекой на открытой тетради. Сел, тряхнул тяжелой головой. Ну вот, заснул и не заметил.

В дневнике оставалось еще много исписанных страниц. Пролистнул полтора десятка – летняя сессия, Даша уговорила обменять кольцо с изумрудом на другое, попроще, и похвасталась в институте, каникулы, Виктора принимают в доме как будущего зятя, Виктор приходит и уходит, вот уже месяц как его нет, а они же договаривались идти подавать заявление, и скоро начнутся занятия. А потом тетрадь распалась, открыв бахрому от вырванных листов. На последнем из уцелевших буквы заваливались и скользили вниз со строчек:

«…не хочу верить в это письмо, но оно есть. Перечитываю раз за разом – и ничего не меняется. Все то же, все так же. Я не понимаю.

Нет, то есть я понимаю зачем. Но почему – так? Почему – сейчас?! Именно сейчас!»

Какое еще письмо? Юрка пошарил взглядом по столу. Был вроде конверт. Рассыпал содержимое папки. Веером легли фотографии – цветные и черно-белые. Мама серьезная, мама улыбается, мама, совсем не похожая на маму – с двумя косичками. Вот он. Несколько иностранных марок, адрес написан латиницей, обратного нет. Внутри плотный шершавый лист.

«Даша!

Я знаю, ты ждешь, но это зря. Я не вернусь. К сожалению, мне слишком рано пришлось выбирать.

Не мучай себя, забудь. Прости, но так правильнее.

Ты молодая, красивая, замечательная. Вскоре встретишь человека, который тебя полюбит, и ты полюбишь его.

У тебя все будет хорошо, я в это верю.

Прощай.

В. З.».

Вот сволочь! У Юрки скривились губы, он отбросил письмо, и листок, упав со стола, скользнул под книжные полки.

В который раз за эту беспокойную ночь открыл глаза и с облегчением увидел, что силуэты сосен проступили из темноты. Юрка вытянул шею, пытаясь разглядеть циферблат на руке Натадинеля.

– Начало шестого, – сказал Егор, поворачивая запястье. – Встаем?

– Угу, – Юрка задрал штанину и поскреб щиколотку. – Не комары, а бешеные собаки. Интересно, что они жрали, пока нас сюда не занесло?

Натадинель промолчал, занимаясь арбалетом. Сосредоточенно перетягивал тетиву, точно на зачете у наставника.

– Жрать охота, – сказал ему в спину Юрка. – Желудок в кукишку свернулся.

Опять не ответил. Ну и ладно. Юрка выудил из-под футболки амулет и сжал в кулаке. Голова была пустая, звонкая с недосыпа. Ни одной умной мысли, кроме – нужно на закат, чуть-чуть, на несколько градусов, отклонившись к северу. Подскочил с лапника, поторопив Егора:

– Готов?

– Да.

Сказал, как одолжение сделал!

– Блин, ну чего за морда чайником? Думаешь, я узел не найду?

Егор посмотрел на него и тут же скользнул взглядом в сторону. Произнес равнодушно:

– Почему? Найдешь.

Юрка сплюнул.

– Спасибо за доверие!

Натадинель держался на два шага позади, не выпуская арбалет из рук. Но сейчас это Юрку не раздражало. Важно одно – чтобы далекие отголоски запаха не обманули. Теперь он понимал, почему дрожит и поскуливает охотничья собака, встав на след.

Солнце медленно поднималось, выдираясь из цепкой хватки сосен. Звенели комары. Мошка подлетала бесшумно, кусала больнее. Сухой мох сменился влажным, на нем оставались отчетливые следы. Запах становился все гуще, и вдруг точно брызнули в лицо из баллончика. Юрка остановился в паре шагов от огромной муравьиной кучи. Рыжие твари тут же полезли на ноги, и пришлось отступить.

– Здесь.

Егор шарил взглядом по деревьям.