— Мне показалось, Колин считает, что их сестра Элспет унаследовала характер отца.

— Бессердечная девчонка с низкой душой! Да, если бы она родилась мужчиной, то могла бы стать вторым Дугганом.

— Но она могла бы заставить своего мужа участвовать в сражении вместо нее.

— Для этого он слишком слаб духом. Ливингстон может всеми правдами и неправдами добиваться желаемого, но постарается сделать это, не ввязываясь в драку и по возможности не допуская неприятеля к своим воротам. Нам повезло, что Элспет вышла замуж за такого труса. Ливингстон наверняка явится сюда и выскажет свои претензии. Он может обратиться с ними даже к королю. Но если ты откажешь ему, можешь не опасаться, что тебе придется вновь сражаться с родичами Эйнсли.

— Отлично! Теперь моей единственной заботой является сама Эйнсли. Мне нужно многое сказать ей и кое о чем попросить, когда она поправится…

Рональд промолчал. Гейбл отослал старика поспать хотя бы несколько часов, поскольку состояние Эйнсли хотя и не улучшилось, но особых опасений не внушало. Однако, оставшись один, рыцарь сразу почувствовал себя неуютно. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь постоянно сидел рядом и внушал ему, что рана Эйнсли не опасна и все обойдется. Вместе с тем подобные заверения почти не меняли дела, поскольку в глубине души Гейбл сильно сомневался в их искренности. Занимая место Рональда у постели больной, рыцарь мысленно укорял себя за эти причуды. Но что поделаешь, если единственным человеком, который сумел бы убедить его в выздоровлении Эйнсли, была сама девушка, а она до сих пор не подала ни одного обнадеживающего сигнала. Гейбл от души надеялся, что скоро такие сигналы появятся.

Гейбл потянулся и плеснул себе в лицо холодной водой. Прошло уже три долгих дня с той поры, как он привез Эйнсли в Бельфлер, и почти все это время он провел у ее постели. Он умывал девушку, менял ей белье, пытался заставить проглотить хоть немного горячего бульона, когда к ней ненадолго возвращалось сознание, старался успокоить, когда ее начинали мучить кошмары, вызванные лихорадкой. Лишь однажды за все время Эйнсли очнулась настолько, что даже назвала Гейбла по имени и, протянув руку, коснулась его щеки. Однако рыцаря это мало утешило, поскольку по ее поведению было ясно, что девушка не отдает себе отчета в том, где она находится и как здесь очутилась.

Налив стакан вина, Гейбл снова занял свой пост у постели Эйнсли. В те редкие минуты, когда он возвращался к себе в спальню и пытался уснуть, мысленно он все равно оставался здесь. Покидая комнату Эйнсли, рыцарь не переставал тревожиться за ее судьбу, страстно желая, чтобы в состоянии девушки поскорее произошли желанные перемены. По замечаниям Рональда, хотя старик пытался скрывать свое беспокойство, Гейбл чувствовал, что тот тоже встревожен.

Решив, что настала пора хоть немного передохнуть, тем более что толку от его ночного бдения все равно было немного, Гейбл наклонился к Эйнсли, чтобы пощупать ее лоб. Это уже вошло у него в привычку, поскольку повторялось по нескольку десятков раз на дню. Однако на этот раз, коснувшись лба больной, рыцарь тут же отдернул руку. Поднеся ладонь к свету, он не поверил своим глазам — рука была влажна от пота. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Гейбл снова положил руку на лоб Эйнсли, затем нервно вскочил и принялся ощупывать все ее тело. Девушка была вся в испарине с головы до ног. Гейбл встал. Он не знал, чего ему больше хочется — то ли прижать Эйнсли к груди от избытка чувств, то ли бежать по всему Бельфлеру, сообщая каждому, что лихорадка, терзавшая девушку, наконец отступила.

Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы прийти в себя и немного успокоиться, Гейбл снова опустился на стул. Предстояло обдумать дальнейшие действия. Ему очень не хотелось оставлять Эйнсли одну — а вдруг она проснется и испугается? — и в то же время он понимал, что необходимо как можно скорее разыскать Рональда. Гейбл выбрал нечто среднее — подойдя к двери, окликнул проходившую мимо горничную и приказал ей сейчас же привести старика. Только потом рыцарь вернулся на свой пост. Сев на краешек постели, он взял руку Эйнсли и уставился на ее лицо, страстно желая, чтобы она наконец открыла глаза. Ему хотелось убедиться, что взор ее стал осмысленным и из него ушла дымка забытья, омрачавшая взгляд Эйнсли в течение долгих дней.

Эйнсли поморщилась и слегка пошевелилась. Она чувствовала себя слабой и измученной, к тому же все тело покрывала неприятная влага. Осознав, что кто-то крепко держит ее за руку, девушка открыла глаза, удивленная тем, каких усилий стоило ей это нехитрое движение. Увидев Гейбла, она захотела улыбнуться, но губы ее так спеклись, что чуть не лопнули, когда она попыталась слегка их раздвинуть.

Гейбл нежно коснулся губ Эйнсли, а она тем временем внимательно изучала его. Он выглядел не слишком хорошо. Усталость проложила резкие складки вокруг рта, а в глазах стояло выражение тревоги. Подняв руку, Эйнсли попыталась коснуться щетины на его подбородке и тут же, чертыхнувшись, бессильно уронила ладонь на одеяло, так и не достигнув цели.

— Мне показалось, что ты неважно выглядишь, Гейбл, — произнесла Эйнсли, удивленная тем, как хрипло и тихо прозвучал ее голос и каких усилий стоила ей эта короткая фраза. — Но, наверное, я сама выгляжу еще хуже. Я что, болела?

Гейбл издал сдавленный смешок. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно, так переполняли его эмоции.

— Да. И это твои первые осмысленные слова с тех пор, как стрела пронзила тебе плечо.

Эйнсли удивленно посмотрела на Гейбла, не понимая, о чем он толкует. Однако постепенно память возвращалась к ней. Девушка хотела было потрогать свое плечо, но потом решила, что в этом нет необходимости. Она и так чувствовала, что ранена. То, что боль уже не была такой острой, свидетельствовало о том, что какое-то время она пробыла без сознания.

— И долго я болела?

— Четыре дня.

Гейбл старался отвечать кратко, чтобы до поры до времени не волновать больную излишними подробностями.

— Я снова в Бельфлере?

— Да. Я привез тебя сюда, поскольку решил, что здесь будет удобнее за тобой ухаживать, чем в Кенгарвее.

— Кенгарвей… — прошептала Эйнсли. — Что с моими братьями? Они все погибли? А замок? — Она не договорила — Гейбл мягко коснулся ее губ, прося замолчать. Но все же через мгновение продолжила: — Ты боишься сказать мне правду? Неужели новости настолько плохи, что ты опасаешься, как бы я снова не впала в забытье, услышав их?

— Нет, я просто хочу, чтобы ты не волновалась. Ты пролежала в лихорадке четыре дня, почти пять, если считать тот день, когда тебя ранили. Не стоит тратить те немногие силы, что у тебя есть, на ненужные вопросы. А вот и Рональд! — радостно возвестил Гейбл, увидев входящего в комнату старика.

К огромному облегчению рыцаря, Рональд тут же взял дело в свои руки — неторопливо и умело сменил постельное белье, переодел больную в чистую рубашку, приговаривая при этом, что ей надо побольше отдыхать и набираться сил, чтобы поскорее выздороветь. Эйнсли покорно сносила все это, а Гейбл тем временем пытался привести в порядок свои мысли. Одной из причин, заставлявшей его так горевать по поводу болезни девушки, было то, что он не имел возможности высказать ей все, что было у него на душе. С того мгновения как Эйнсли упала, пронзенная стрелой, рыцарь постоянно думал об этом. Вот и сейчас слова буквально рвались у него с языка, и приходилось делать над собой усилие, чтобы не начать объяснения немедленно. Впрочем, Гейбл понимал, что выбрал неподходящее время. Если он заговорит сейчас, Эйнсли может ответить согласием просто из чувства благодарности или потому, что не найдет в себе сил отказать. А что, если Эйнсли не отвечает на его чувства? Такая мысль доставляла Гейблу нестерпимую боль. Но в то же время он сознавал, что если она примет его предложение, в душе не желая этого, ему будет еще хуже.